Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

ОТЕЧЕСТВЕННЫЯ

ЗАПИСКИ,

 

УЧЕНО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛЪ,

  

ИЗДАВАЕМЫЙ

  

АНДРЕЕМЪ КРАЕВСКИМЪ.

  

Beatae plane aures, quae non

vocem foris sonantem, sed intus

auscultant veritatem docentem.

Gersonius.

 

 

ТОМЪ LXI.

  

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

Въ типографiиИ. Глазуноваи Комп.

 

1848

 

Бѣлыя ночи.

  

Сантиментальный романъ.

 

(Изъ воспоминанiй мечтателя.)

 (Посвящено А. Н. Плещееву.)

 

_____________

 

…Иль былъ онъ, созданъ для того,

Чтобы побыть хотя мгновенье

Въ сосѣдствѣ сердца твоего?..

Ив. Тургеневъ.

 

Ночь первая.

 

Была чудная ночь, такая ночь, которая развѣ только и можетъ быть тогда, когда мы молоды, любезный читатель. Небо было такое звѣздное, такое свѣтлое небо, что, взглянувъ на него, невольно нужно было спросить себя: не-уже-ли же могутъ жить подъ такимъ небомъ разные сердитые и капризные люди? Это тоже молодой вопросъ, любезный читатель, очень-молодой, но пошли его вамъ Господь чаще на душу!.. Говоря о капризныхъ и разныхъ сердитыхъ господахъ, я не могъ не припомнить и своего благонравнаго поведенiя во весь этотъ день. Съ самаго утра меня стала мучить какая-то удивительная тоска. Мнѣ вдругъ показалось, что меня одинокаго всѣ покидаютъ, и что всѣ отъ меня отступаются. Оно, конечно, всякiй въ правѣ спросить: кто жь эти всѣ? потому-что вотъ уже восемь лѣтъ, какъ я живу въ Петербургѣ и почти ни одного знакомства не умѣлъ завести. Но сами посудите, къ-чему мнѣ знакомства? Мнѣ и безъ того знакомъ весь Петербургъ, вотъ почему мнѣ и показалось, что меня всѣ покидаютъ, когда весь Петербургъ поднялся и вдругъ уѣхалъ на дачу. Мнѣ страшно стало оставаться одному и цѣлыхъ три дня я бродилъ по городу въ глубокой тоскѣ, рѣшительно не понимая, чтò со мной дѣлается. Пойду ли на Невскiй, пойду ли въ садъ, брожу ли по набережной – ни одного лица изъ тѣхъ, кого привыкъ встрѣчать въ томъ же мѣстѣ въ извѣстный часъ цѣлый годъ. Они, конечно, не знаютъ меня, да я-то ихъ знаю. Я коротко ихъ знаю; я почти изучилъ ихъ физioномiи, и любуюсь на нихъ, когда они веселы, и хандрю, когда они затуманятся. Я почти свелъ дружбу съ однимъ старичкомъ, котораго встрѣчаю каждый Божiй день въ извѣстный часъ на Фонтанкѣ. Физiономiя такая важная, задумчивая; все шепчетъ подъ носъ и махаетъ лѣвой рукой, а въ правой у него длинная сучковатая трость съ золотымъ набалдашникомъ. Даже онъ замѣтилъ меня и принимаетъ во мнѣ душевное участiе. Случись, что я не буду въ извѣстный часъ на томъ же мѣстѣ Фонтанки, я увѣренъ, что на него нападетъ хандра. Вотъ отъ-чего мы иногда чуть не кланяемся другъ съ другомъ, особенно, когда оба въ хорошемъ расположенiи духа. Намедни, когда мы не видались цѣлые два дня и на третiй встрѣтились, мы уже было и схватились за шляпы, да благо опомнились вò-время, опустили руки и съ участiемъ прошли другъ подлѣ друга. Мнѣ тоже и домы знакомы. Когда я иду, каждый какъ-будто забѣгаетъ впередъ меня на улицу, глядитъ на меня во всѣ окна и чуть не говоритъ: «здравствуйте; какъ ваше здоровье? и я слава Богу здоровъ, а ко мнѣ въ маѣ мѣсяцѣ прибавятъ этажъ» или: «какъ ваше здоровье? а меня завтра въ починку», или: «я чуть не сгорѣлъ и притомъ испугался» и т. д. Изъ нихъ у меня есть любимцы, есть короткiе прiятели; одинъ изъ нихъ намѣренъ лечиться это лѣто у архитектора. Нарочно буду заходить каждый день, чтобъ не залечили какъ-нибудь, сохрани его Господи!.. Но никогда не забуду исторiи съ однимъ прехорошенькимъ свѣтло-розовымъ домикомъ. Это былъ такой миленькiй каменный домикъ, такъ привѣтливо смотрѣлъ на меня, такъ горделиво смотрѣлъ на своихъ неуклюжихъ сосѣдей, что мое сердце радовалось, когда мнѣ случалось проходить мимо. Вдругъ, на прошлой недѣлѣ, я прохожу по улицѣ и какъ посмотрѣлъ на прiятеля – слышу жалобный крикъ; «а меня красятъ въ желтую краску!» Злодѣи! варвары! они не пощадили ничего: ни колоннъ, ни карнизовъ, и мой прiятель пожелтѣлъ какъ канарейка. У меня чуть не разлилась желчь по этому случаю, и я еще до-сихъ-поръ не въ силахъ былъ повидаться съ изуродованнымъ моимъ бѣднякомъ, котораго раскрасили подъ цвѣтъ поднебесной имперiи.

Итакъ, вы понимаете, читатель, какимъ-образомъ я знакомъ со всѣмъ Петербургомъ.

Я уже сказалъ, что меня цѣлые три дня мучило безпокойство, покамѣстъ я догадался о причинѣ его. И на улицѣ мнѣ было худо (того нѣтъ, этого нѣтъ, куда дѣлся такой-то?) – да и дòма я былъ самъ не свой. Два вечера добивался я: чего не достаетъ мнѣ въ моемъ углу? отъ-чего такъ неловко было въ немъ оставаться? – и съ недоумѣнiемъ осматривалъ я свои зеленыя, закоптѣлыя стѣны, потолокъ, завѣшенный паутиной, которую съ большимъ успѣхомъ разводила Матрена, пересматривалъ всю свою мёбель, осматривалъ каждый стулъ, думая, не тутъ ли бѣда? (потому-что коль у меня хоть одинъ стулъ стоитъ не такъ, какъ вчера стоялъ, такъ я самъ не свой) смотрѣлъ за окно, и все понапрасну… нисколько не было легче! Я даже вздумалъ-было призвать Матрену и тутъ же сдѣлалъ ей отеческiй выговоръ за паутину и вообще за неряшество; но она только посмотрѣла на меня въ удивленiи и пошла прочь, не отвѣтивъ ни слова, такъ-что паутина еще до-сихъ-поръ благополучно виситъ на мѣстѣ. Наконецъ, я только сегодня поутру догадался, въ чемъ дѣло. Э! да вѣдь они отъ меня удираютъ на дачу! Простите за тривiальное словцо, но мнѣ было не до высокаго слога... потому-что вѣдь все, чтò только ни было въ Петербургѣ, или переѣхало или переѣзжало на дачу; потому-что каждый почтенный господинъ солидной наружности, нанимавшiй извощика, на глаза мои тотчасъ же обращался въ почтеннаго отца семейства, который послѣ обыденныхъ должностныхъ занятiй отправляется налегкѣ въ нѣдра своей фамилiи на дачу; потому-что у каждаго прохожаго былъ теперь уже совершенно-особый видъ, который чуть-чуть не говорилъ всякому встрѣчному: «мы, господа, здѣсь только такъ, мимоходомъ, а вотъ черезъ два часа мы уѣдемъ на дачу». Отворялось ли окно, по которому побарабанили сначала тоненькiе, бѣлые какъ сахаръ пальчики, и высовывалась головка хорошенькой дѣвушки, подзывавшей разнощика съ горшками цвѣтовъ – мнѣ тотчасъ же, тутъ же представлялось, что эти цвѣты только такъ покупаются, т. е. вовсе не для того, чтобъ наслаждаться весной и цвѣтами въ душной городской квартирѣ, а что, вотъ, очень-скоро всѣ переѣдутъ на дачу и цвѣты съ собою увезутъ. Мало того, я уже сдѣлалъ такiе успѣхи въ своемъ новомъ, особенномъ родѣ открытiй, что уже могъ безошибочно, по одному виду, обозначить, на какой кто дачѣ живетъ. Обитатели Каменнаго и Аптекарскаго Острововъ или Петергофской Дороги, отличались изученнымъ изяществомъ прiемовъ, щегольскими лѣтними костюмами и прекрасными экипажами, въ которыхъ они прiѣхали въ городъ. Жители Парголова и тамъ, гдѣ подальше, съ перваго взгляда «внушали» своимъ благоразумiемъ и солидностью; посѣтитель Крестовскаго-Острова отличался невозмутимо-веселымъ видомъ. Удавалось ли мнѣ встрѣтить длинную процессiю ломовыхъ извощиковъ, лѣниво шедшихъ съ возжами въ рукахъ подлѣ возовъ, нагруженныхъ цѣлыми горами всякой мёбели, столовъ, стульевъ, дивановъ турецкихъ и нетурецкихъ и прочимъ домашнимъ скарбомъ, на которомъ, сверхъ всего этого, зачастую возсѣдала на самой вершинѣ воза тщедушная кухарка, берегущая барское добро какъ зеницу ока; смотрѣлъ ли я на тяжело-нагруженныя домашнею утварью лодки, скользившiя по Невѣ иль Фонтанкѣ, до Черной-Рѣчки иль острововъ – возá и лодки удесятерялись, усотерялись въ глазахъ моихъ; казалось, все поднялось и поѣхало, все переселялось цѣлыми караванами на дачу; казалось, весь Петербургъ грозилъ обратиться въ пустыню, такъ что наконецъ мнѣ стало стыдно, обидно и грустно; мнѣ рѣшительно нèкуда и нèзачѣмъ было ѣхать на дачу. Я готовъ былъ уйдти съ каждымъ возомъ, уѣхать съ каждымъ господиномъ почтенной наружности, нанимавшимъ извощика; но ни одинъ, рѣшительно никто не пригласилъ меня; словно забыли меня, словно я для нихъ былъ и въ-самомъ-дѣлѣ чужой!

Я ходилъ много и долго, такъ-что уже совсѣмъ успѣлъ, по своему обыкновенiю, забыть, гдѣ я, какъ вдругъ, очутился у заставы. Въ-мигъ мнѣ стало весело, и я шагнулъ за шлагбаумъ, пошелъ между засѣянныхъ полей и луговъ, не слышалъ усталости, но чувствовалъ только всѣмъ составомъ своимъ, что какое-то бремя спадаетъ съ души моей. Bсѣ проѣзжiе смотрѣли на меня такъ привѣтливо, что рѣшительно чуть не кланялись; всѣ были такъ рады чему-то, всѣ до одного курили сигары. И я былъ радъ, какъ еще никогда со мной не случалось. Точно я вдругъ очутился въ Италiи – такъ сильно поразила природа меня, полубольнаго горожанина, чуть незадохнувшагося въ городскихъ стѣнахъ.

Есть что-то неизъяснимо-трогательное въ нашей петербургской природѣ, когда она, съ наступленiемъ весны, вдругъ выкажетъ всю мощь свою, всѣ дарованныя ей небомъ силы, опушится, разрядится, упестрится цвѣтами... Какъ-то невольно напоминаетъ она мнѣ ту дѣвушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите иногда съ сожалѣнiемъ, иногда съ какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не замѣчаете ея, но которая вдругъ, на одинъ мигъ, какъ-то нечаянно сдѣлается неизъяснимо, чудно-прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать такимъ огнемъ эти грустные, задумчивые глаза? чтó вызвало кровь на эти блѣдныя, похудѣвшiя щеки? чтó облило страстью эти нѣжныя черты лица? отъ-чего такъ вздымается эта грудь? чтò такъ внезапно вызвало силу, жизнь и красоту на лицо бѣдной дѣвушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться такимъ сверкающимъ, искрометнымъ смѣхомъ? Вы смотрите кругомъ, вы кого-то ищете, вы догадываетесь… Но мигъ проходитъ, и, можетъ-быть, на завтра же вы встрѣтите опять тотъ же задумчивый и разсѣянный взглядъ, какъ и прежде, то же блѣдное лицо, ту же покорность и робость въ движенiяхъ и даже раскаянiе, даже слѣды какой-то мертвящей тоски и досады за минутное увлеченiе..: И жаль вамъ, что такъ скоро, такъ безвозвратно завяла мгновенная красота, что такъ обманчиво и напрасно блеснула она передъ вами – жаль отъ-того, что даже полюбить ее вамъ не было времени…

 

Полный текстъ произведенія въ форматѣ pdf: Купить за 20 рублей

Книга въ бумажномъ исполненіи: Купить за 300 рублей 

Наша книжная полка въ Интернетъ-магазинѣ ОЗОН, 

и въ Яндексъ-Маркетѣ.