Дорогіе друзья, братья и сестры! 

Представляемъ вамъ романъ Ильи Ильфа и Евгенія Петрова «Двѣнадцать стульевъ», исходный текстъ котораго переложенъ на русскую дореформенную орѳографію. Ввиду того, что наше изданіе выполнено не на профессіональномъ, а на любительскомъ уровнѣ, въ связи съ чѣмъ въ текстѣ могутъ быть замѣчены ошибки переложенія, привѣтствуются замѣчанія на контактныя данные, указанныя въ концѣ изданія.

 

 

 

ДВѢНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВЪ

 

 

 

Посвящается Валентину Петровичу Катаеву

 

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

СТАРГОРОДСКІЙ ЛЕВЪ

 

 

 

ГЛАВА I

 

БЕЗЕНЧУКЪ И «НИМФЫ»

 

 

 

Въ уѣздномъ городѣ N было такъ много парикмахерскихъ заведеній и бюро похоронныхъ процессій, что, казалось, жители города рождаются лишь затѣмъ, чтобы побриться, остричься, освѣжить голову вежеталемъ и сразу же умереть. А на самомъ дѣлѣ въ уѣздномъ городѣ N люди рождались, брились и умирали довольно рѣдко. Жизнь города была тишайшей. Весенніе вечера были упоительны, грязь подъ луною сверкала, какъ антрацитъ, и вся молодежь города до такой степени была влюблена въ секретаршу мѣсткома коммунальниковъ, что это просто мѣшало ей собирать членскіе взносы.

 

Вопросы любви и смерти не волновали Ипполита Матвѣевича Воробьянинова, хотя этими вопросами, по роду своей службы, онъ вѣдалъ съ 9 утра до 5 вечера ежедневно, съ получасовымъ перерывомъ для завтрака.

 

По утрамъ, выпивъ изъ причудливаго (морознаго съ жилкой) стакана свою порцію горячаго молока, поданнаго Клавдіей Ивановной, онъ выходилъ изъ полутемнаго домика на просторную, полную диковиннаго весенняго свѣта улицу «Им. тов. Губернскаго». Это была пріятнѣйшая изъ улицъ, какіе встрѣчаются въ уѣздныхъ городахъ. По лѣвую руку, за волнистыми зеленоватыми стеклами, серебрились гроба похороннаго бюро «Нимфа». Справа, за маленькими, съ обвалившейся замазкой окнами, угрюмо возлежали дубовые, пыльные и скучные гроба, гробовыхъ дѣлъ мастера Безенчука. Далѣе «Цирульный мастеръ Пьеръ и Константинъ» обѣщалъ своимъ потребителямъ «холю ногтей» и «ондулясіонъ на дому». Еще дальше расположилась гостиница съ парикмахерской, а за нею, на большомъ пустырѣ, стоялъ палевый теленокъ и нѣжно лизалъ поржавѣвшую, прислоненную (какъ табличка у подножія пальмы въ ботаническомъ саду) къ одиноко торчащимъ воротамъ вывѣску:

 

 

 

 

 

 

Хотя похоронныхъ депо было множество, но кліентура у нихъ была небольшая. «Милости просимъ» лопнуло еще за три года до того, какъ Ипполитъ Матвѣевичъ осѣлъ въ городѣ N, а мастеръ Безенчукъ пилъ горькую и даже однажды пытался заложить въ ломбардѣ свой лучшій выставочный гробъ.

 

Люди въ городѣ N умирали рѣдко, и Ипполитъ Матвѣевичъ зналъ это лучше кого бы то ни было, потому что служилъ въ загсѣ, гдѣ вѣдалъ столомъ регистраціи смертей и браковъ.

 

Столъ, за которымъ работалъ Ипполитъ Матвѣевичъ, походилъ на старую надгробную плиту. Лѣвый уголокъ его былъ уничтоженъ крысами. Хилыя его ножки тряслись подъ тяжестью пухлыхъ папокъ табачнаго цвѣта съ записями, изъ которыхъ можно было почерпнуть всѣ свѣдѣнія о родословныхъ жителей города N и о генеалогическихъ (или, какъ шутливо говаривалъ Ипполитъ Матвѣевичъ, гинекологическихъ) древахъ, произросшихъ на скудной уѣздной почвѣ.

 

Въ пятницу 15 апрѣля 1927 года Ипполитъ Матвѣевичъ, какъ обычно, проснулся въ половинѣ восьмого и сразу же просунулъ носъ въ старомодное пенснѣ съ золотой дужкой. Очковъ онъ не носилъ. Однажды, рѣшивъ, что носить пенсне негигіенично, Ипполитъ Матвѣевичъ направился къ оптику и купилъ очки безъ оправы, съ позолоченными оглоблями. Очки съ перваго раза ему понравились, но жена (это было незадолго до ея смерти) нашла, что въ очкахъ онъ вылитый Милюковъ, и онъ отдалъ очки дворнику. Дворникъ, хотя и не былъ близорукъ, къ очкамъ привыкъ и носилъ ихъ съ удовольствіемъ.

 

— Бонжуръ! — пропѣлъ Ипполитъ Матвѣевичъ самому себѣ, спуская ноги съ постели.

 

«Бонжуръ» указывало на то, что Ипполитъ Матвѣевичъ проснулся въ добромъ расположеніи. Сказанное при пробужденіи «гутъ моргенъ» обычно значило, что печень пошаливаетъ, что 52 года — не шутка и что погода нынче сырая.

 

Ипполитъ Матвѣевичъ сунулъ сухощавыя ноги въ довоенныя штучныя брюки, завязалъ ихъ у щиколотки тесемками и погрузился въ короткіе мягкіе сапоги съ узкими квадратными носами и низкими подборами. Черезъ пять минутъ на Ипполитѣ Матвѣевичѣ красовался лунный жилетъ, усыпанный мелкой серебряной звѣздой, и переливчатый люстриновый пиджачокъ. Смахнувъ съ сѣдыхъ (волосокъ къ волоску) усовъ оставшіяся послѣ умыванія росинки, Ипполитъ Матвѣевичъ звѣрски пошевелилъ усами, въ нерѣшительности попробовалъ шероховатый подбородокъ, провелъ щеткой по коротко остриженнымъ алюминіевымъ волосамъ пять разъ лѣвой и восемь разъ правой рукой ото лба къ затылку и, учтиво улыбаясь, двинулся навстрѣчу входившей въ комнату тещѣ — Клавдіи Ивановнѣ.

 

— Эпполе-этъ, — прогремѣла она, — сегодня я видѣла дурной сонъ.

 

Слово «сонъ» было произнесено съ французскимъ прононсомъ.

 

Ипполитъ Матвѣевичъ поглядѣлъ на тещу сверху внизъ. Его ростъ доходилъ до 185 сантиметровъ. Съ такой высоты ему легко и удобно было относиться къ тещѣ Клавдіи Ивановнѣ съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ.

 

Клавдія Ивановна продолжала:

 

— Я видѣла покойную Мари съ распущенными волосами и въ золотомъ кушакѣ.

 

Отъ пушечныхъ звуковъ голоса Клавдіи Ивановны дрожала чугунная лампа съ ядромъ, дробью и пыльными стеклянными цацками.

 

— Я очень встревожена! Боюсь, не случилось бы чего!

 

Послѣднія слова были произнесены съ такой силой, что карѣ волосъ на головѣ Ипполита Матвѣевича колыхнулось въ разныя стороны. Онъ сморщилъ лицо и раздѣльно сказалъ:

 

— Ничего не будетъ, маманъ. За воду вы уже вносили?

 

Оказывается, что не вносили. Калоши тоже не были помыты. Ипполитъ Матвѣевичъ не любилъ свою тещу. Клавдія Ивановна была глупа, и ея преклонный возрастъ не позволялъ надѣяться на то, что она когда-нибудь поумнѣетъ. Скупа она была до чрезвычайности, и только бѣдность Ипполита Матвѣевича не давала развернуться этому захватывающему чувству. Голосъ у нея былъ такой силы и густоты, что ему позавидовалъ бы Ричардъ Львиное Сердце. И, кромѣ того, что было самымъ ужаснымъ, Клавдія Ивановна видѣла сны. Она видѣла ихъ всегда. Ей снились дѣвушки въ кушакахъ и безъ нихъ, лошади, обшитыя желтымъ драгунскимъ кантомъ, дворники, играющіе на арфахъ, архангелы въ сторожевыхъ тулупахъ, прогуливающіеся по ночамъ съ колотушками въ рукахъ, и вязальныя спицы, которыя сами собой прыгали по комнатѣ, производя огорчительный звонъ. Пустая старуха была Клавдія Ивановна. Вдобавокъ ко всему подъ носомъ у нея росли усы, и каждый усъ былъ похожъ на кисточку для бритья.

 

Ипполитъ Матвѣевичъ, слегка раздраженный, вышелъ изъ дому. У входа въ свое потасканное заведеніе стоялъ, прислонясь къ дверному косяку и скрестивъ руки, гробовыхъ дѣлъ мастеръ Безенчукъ. Отъ систематическихъ краховъ своихъ коммерческихъ начинаній и отъ долговременнаго употребленія внутрь горячительныхъ напитковъ глаза мастера были ярко желтыми, какъ у кота, и горѣли неугасимымъ огнемъ.

 

— Почетъ дорогому гостю! — прокричалъ онъ скороговоркой, завидѣвъ Ипполита Матвѣевича. — Съ добрымъ утромъ.

 

Ипполитъ Матвѣевичъ вѣжливо приподнялъ запятнанную касторовую шляпу.

 

— Какъ здоровье вашей тещеньки, разрѣшите, такое нахальство, узнать?

 

— Мр-ръ, мр-ръ, — неопредѣленно отвѣтилъ Ипполитъ Матвѣевичъ и, пожавъ прямыми плечами, прослѣдовалъ дальше.

 

— Ну, дай ей Богъ здоровьичка, — съ горечью сказалъ Безенчукъ, — однихъ убытковъ сколько несемъ, туды его въ качель.

 

И снова, скрестивъ руки на груди, прислонился къ двери.

 

У вратъ похороннаго бюро «Нимфа» Ипполита Матвѣевича снова попридержали.

 

Владѣльцевъ «Нимфы» было трое. Они вразъ поклонились Ипполиту Матвѣевичу и хоромъ освѣдомились о здоровьѣ тещи.

 

— Здорова, здорова, — отвѣтилъ Ипполитъ Матвѣевичъ, — что ей сдѣлается. Сегодня золотую дѣвушку видѣла, распущенную. Такое ей было обозрѣніе во снѣ.

 

Три «нимфа» переглянулись и громко вздохнули.

 

Всѣ эти разговоры задержали Ипполита Матвѣевича въ пути, и онъ, противъ обыкновенія, пришелъ на службу тогда, когда часы, висѣвшія надъ лозунгомъ «Сдѣлалъ свое дѣло — и уходи», показывали пять минутъ десятаго.

 

— Мацистъ опоздалъ!

 

Ипполита Матвѣевича за большой ростъ, а особенно за усы, прозвали въ учрежденіи Мацистомъ, хотя у настоящаго Мациста никакихъ усовъ не было.

 

Вынувъ изъ ящика стола синюю войлочную подушечку, Ипполитъ Матвѣевичъ положилъ ее на стулъ, придалъ усамъ правильное направленіе (параллельно линіи стола) и сѣлъ на подушечку, нѣсколько возвышаясь надъ всѣми тремя своими сослуживцами. Ипполитъ Матвѣевичъ не боялся геморроя, онъ боялся протереть брюки и потому пользовался синимъ войлокомъ.

 

За всѣми манипуляціями совѣтскаго служащаго застѣнчиво слѣдили двое молодыхъ людей — мужчина и дѣвица. Мужчина въ суконномъ, на ватѣ, пиджакѣ былъ совершенно подавленъ служебной обстановкой, запахомъ ализариновыхъ чернилъ, часами, которыя часто и тяжело дышали, а въ особенности, строгимъ плакатомъ: «Сдѣлалъ свое дѣло — и уходи». Хотя дѣла своего мужчина въ пиджакѣ еще и не начиналъ, но уйти ему уже хотѣлось. Ему казалось, что дѣло, по которому онъ пришелъ, настолько незначительно, что изъ-за него совѣстно безпокоить такого виднаго сѣдого гражданина, какимъ былъ Ипполитъ Матвѣевичъ. Ипполитъ Матвѣевичъ и самъ понималъ, что у пришедшаго дѣло маленькое, что оно терпитъ, а потому, раскрывъ скоросшиватель № 2 и дернувъ щечкой, углубился въ бумаги. Дѣвица въ длинномъ жакетѣ, обшитомъ блестящей черной тесьмой, пошепталась съ мужчиной и, потѣя отъ стыда, стала медленно подвигаться къ Ипполиту Матвѣевичу.

 

— Товарищъ, — сказала она, — гдѣ тутъ…

 

Мужчина въ пиджакѣ радостно вздохнулъ и, неожиданно для самого себя, гаркнулъ:

 

— Сочетаться!

 

Ипполитъ Матвѣевичъ внимательно поглядѣлъ на перильца, за которыми стояла чета.

 

— Рожденіе? Смерть?

 

— Сочетаться, — повторилъ мужчина въ пиджакѣ и растерянно оглянулся по сторонамъ.

 

Дѣвица прыснула. Дѣло было на мази. Ипполитъ Матвѣевичъ съ ловкостью фокусника принялся за работу. Записалъ старушечьимъ почеркомъ имена новобрачныхъ въ толстыя книги, строго допросилъ свидѣтелей, за которыми невѣста сбѣгала во дворъ, долго и нѣжно дышалъ на квадратные штампы и, привставъ, оттискивалъ ихъ на потрепанныхъ паспортахъ. Принявъ отъ молодоженовъ два рубля и выдавая квитанцію, Ипполитъ Матвѣевичъ сказалъ, усмѣхнувшись: «За совершеніе таинства» — и поднялся во вѣсь свой прекрасный ростъ, по привычкѣ выкативъ грудь (въ свое время онъ нашивалъ корсетъ). Толстые желтые лучи солнца лежали на его плечахъ, какъ эполеты. Видъ у него былъ нѣсколько смѣшной, но необыкновенно торжественный. Двояковогнутыя стекла пенсне пучились бѣлымъ прожекторнымъ свѣтомъ. Молодые стояли, какъ барашки.

 

— Молодые люди, — заявилъ Ипполитъ Матвѣевичъ выспренно, — позвольте васъ поздравить, какъ говаривалось раньше, съ законнымъ бракомъ. Очень, оч-чень пріятно видѣть такихъ молодыхъ людей, какъ вы, которые, держась за руки, идутъ къ достиженію вѣчныхъ идеаловъ. Очень, оч-чень пріятно.

 

Произнесши эту тираду, Ипполитъ Матвѣевичъ пожалъ новобрачнымъ руки, сѣлъ и, весьма довольный собою, продолжалъ чтеніе бумагъ изъ скоросшивателя
№ 2.

 

За сосѣднимъ столомъ служащіе хрюкали въ чернильницы:

 

— Мацистъ опять проповѣдь читалъ.

 

Началось спокойное теченіе служебнаго дня. Никто не тревожилъ столъ регистраціи смертей и браковъ. Въ окно было видно, какъ граждане, поеживаясь отъ весенняго холодка, разбредались по своимъ дѣламъ. Ровно въ полдень запѣлъ пѣтухъ въ кооперативѣ «Плугъ и молотъ». Никто этому не удивился. Потомъ раздалось металлическое кряканье и клекотъ мотора. Съ улицы «Им. тов. Губернскаго» выкатился плотный клубъ фіолетоваго дыма. Клекотъ усилился. Изъ-за дыма вскорѣ появились контуры исполкомовскаго автомобиля Гос. № 1 съ крохотнымъ радіаторомъ и громоздкимъ кузовомъ. Автомобиль, барахтаясь въ грязи, пересѣкъ Старопанскую площадь и, колыхаясь, исчезъ въ ледовитомъ дыму, а служащіе долго еще стояли у окна, комментируя происшествіе и ставя его въ связь съ возможнымъ сокращеніемъ штата. Черезъ нѣкоторое время по деревяннымъ мосткамъ противоположной стороны площади осторожно прошелъ мастеръ Безенчукъ. Безенчукъ цѣлыми днями шатался по городу, выпытывая, не умеръ ли кто.

 

Наступилъ узаконенный получасовой перерывъ для завтрака. Раздалось полнозвучное чавканье. Старушку, пришедшую регистрировать внучонка, отогнали на середину площади.

 

Переписчикъ Сапежниковъ началъ, досконально уже всѣмъ извѣстный, циклъ охотничьихъ разсказовъ. Вѣсь смыслъ этихъ разсказовъ сводился къ тому, что на охотѣ пріятно и даже необходимо пить водку. Ничего больше отъ него нельзя было добиться.

 

— Ну вотъ-съ, — иронически сказалъ Ипполитъ Матвѣевичъ, — вы только что изволили сказать, что раздавили эти самыя двѣ полбутылки… Ну, а дальше что?

 

— Дальше?.. А дальше я и говорю, что по зайцу нужно бить крупной дробью… Ну, вотъ… Проспорилъ мнѣ на этомъ Григорій Васильевичъ диковинку… Ну и вотъ, раздавили мы диковинку и еще соточкой смочили. Такъ было дѣло.

 

Ипполитъ Матвѣевичъ раздраженно пыхнулъ папироской:

 

— Ну, а зайцы какъ? Стрѣляли вы по нимъ крупной дробью?

 

— Вы подождите, не перебивайте. Тутъ подъѣзжаетъ на телѣгѣ Дачниковъ, а у него, бродяги, подъ соломой цѣлый гусь запрятанъ — четвертуха вина…

 

Сапежниковъ радостно захохоталъ, обнаживъ свѣтлыя десны:

 

— Вчетверомъ цѣлаго гуся одолѣли и легли спать, тѣмъ болѣе на охоту чуть свѣтъ выходить надо. Утромъ встаемъ. Темно еще, холодно. Однимъ словомъ, драже прохладительное… Ну, у меня полшишки нашлось. Выпили. Чувствуемъ, не хватаетъ. Драманжъ! Баба двадцатку донесла. Была тамъ въ деревнѣ колдовница такая — виномъ торгуетъ…

 

— Когда же вы охотились-то, позвольте полюбопытствовать?

 

— А тогда жъ и охотились… Что съ Григорій Васильевичемъ дѣлалось!.. Я, вы знаете, никогда не блюю… И даже еще мерзавчика раздавилъ для легкости. А Донниковъ, бродяга, опять на телѣгѣ укатилъ. «Не расходитесь, говоритъ, ребята. Я сейчасъ еще кой-чего довезу». Ну, и довезъ, конечно. И все сороковками — другихъ въ «Молотѣ» не было. Даже собакъ напоили…

 

— А охота?! Охота?! — закричали всѣ.

 

— Съ пьяными собаками какая же охота? — обижаясь, сказалъ Сапежниковъ.

 

— М-мальчишка! — прошепталъ Ипполитъ Матвѣевичъ и, негодуя, направился къ своему столу.

 

Этимъ узаконенный получасовой перерывъ для завтрака завершился.

 

Служебный день подходилъ къ концу. На сосѣдней желтенькой съ бѣлымъ колокольнѣ что есть мочи забили въ колокола. Дрожали стекла. Съ колокольни посыпались галки, помитинговали надъ площадью и унеслись. Вечернее небо леденѣло надъ опустѣвшей площадью.

 

Въ канцелярію вошелъ рыжій бородатый милиціонеръ въ форменной фуражкѣ, тулупѣ съ косматымъ воротникомъ. Подъ мышкой милиціонеръ осторожно держалъ маленькую разносную книгу въ засаленномъ полотняномъ переплетѣ. Застѣнчиво ступая своими слоновьими сапогами, милиціонеръ подошелъ къ Ипполиту Матвѣевичу и налегъ грудью на тщедушныя перильца.

 

— Здорово, товарищъ, — густо сказалъ милиціонеръ, доставая изъ разносной книги большой документъ, — товарищъ начальникъ до васъ прислалъ, доложить на ваше распоряженіе, чтобъ зарегистрировать.

 

Ипполитъ Матвѣевичъ принялъ бумагу, расписался въ полученіи и принялся ее просматривать.

 

Бумага была такого содержанія:

 

«Служебная записка. Въ загсъ. Тов. Воробьяниновъ! Будь добрый. У меня какъ разъ сынъ народился. Въ 3 часа 15 минутъ утра. Такъ ты его зарегистрируй внѣ очереди, безъ излишней волокиты. Имя сына — Иванъ, а фамилія моя. Съ коммунистическимъ пока Замначальника Умилиціи Перервинъ».

 

Ипполитъ Матвѣевичъ заспѣшилъ и безъ излишней волокиты, а также внѣ очереди (тѣмъ болѣе, что ее никогда и не бывало) зарегистрировалъ дитя Умилиціи.

 

Отъ милиціонера пахло табакомъ, какъ отъ Петра Великаго, и деликатный Ипполитъ Матвѣевичъ свободно вздохнулъ лишь тогда, когда милиціонеръ ушелъ.

 

Пора было уходить и Ипполиту Матвѣевичу. Все, что имѣло родиться въ этотъ день, — родилось и было записано въ толстыя книги. Всѣ, кто хотѣли обвѣнчаться, — были повѣнчаны и тоже записаны въ толстыя книги. И не было лишь, къ явному разоренію гробовщиковъ, ни одного смертнаго случая. Ипполитъ Матвѣевичъ сложилъ дѣла, спряталъ въ ящикъ войлочную подушечку, распушилъ гребенкой усы и уже было, мечтая объ огнедышащемъ супѣ, собрался пойти прочь, — какъ дверь канцеляріи распахнулась и на порогѣ ея появился гробовыхъ дѣлъ мастеръ Безенчукъ.

 

— Почетъ дорогому гостю, — улыбнулся Ипполитъ Матвѣевичъ. — Что скажешь?

 

Хотя дикая рожа мастера Безенчука и сіяла въ наступившихъ сумеркахъ, но сказать онъ ничего не смогъ.

 

— Ну? — сказалъ Ипполитъ Матвѣевичъ болѣе строго.

 

— «Нимфа», туды ее въ качель, развѣ товаръ даетъ? — смутно молвилъ гробовой мастеръ. — Развѣ жъ она можетъ покупателя удовлетворить? Гробъ — онъ одного лѣсу сколько требуетъ…

 

— Чего? — спросилъ Ипполитъ Матвѣевичъ.

 

— Да вотъ «Нимфа»!.. Ихъ три семейства съ одной торговлишки живутъ. Уже у нихъ и матеріалъ не тотъ, и отдѣлка похуже, и кисть жидкая, туды ее въ качель. А я — фирма старая. Основанъ въ 1907 году. У меня гробъ, какъ огурчикъ, отборный, на любителя…

 

— Ты что же это, съ ума сошелъ? — кротко спросилъ Ипполитъ Матвѣевичъ и двинулся къ выходу. — Обалдѣешь ты среди своихъ гробовъ.

 

Безенчукъ предупредительно распахнулъ дверь, пропустилъ Ипполита Матвѣевича впередъ, а самъ увязался за нимъ, дрожа какъ бы отъ нетерпѣнія.

 

— Еще когда «Милости просимъ» были, тогда вѣрно. Противъ ихняго глазету ни одна фирма, даже въ самой Твери, выстоять не могла, туды ее въ качель. А теперь, прямо скажу, — лучше моего товару нѣтъ. И не ищите даже.

 

Ипполитъ Матвѣевичъ съ гнѣвомъ обернулся, посмотрѣлъ секунду на Безенчука довольно сердито и зашагалъ нѣсколько быстрѣе. Хотя никакихъ непріятностей по службѣ съ нимъ сегодня не произошло, но почувствовалъ онъ себя довольно гадостно.

 

Трое владѣльцевъ «Нимфы» стояли у своего заведенія въ тѣхъ же позахъ, въ какихъ Ипполитъ Матвѣевичъ оставилъ ихъ утромъ. Казалось, съ тѣхъ поръ они не сказали другъ другу ни слова, но разительная перемѣна въ ихъ лицахъ, таинственная удовлетворенность, томно мерцавшая въ ихъ глазахъ, показывала, что имъ извѣстно кое-что значительное.

 

При видѣ своихъ коммерческихъ враговъ Безенчукъ отчаянно махнулъ рукой, остановился и зашепталъ вслѣдъ Воробьянинову:

 

— Уступлю за тридцать два рублика.

 

Ипполитъ Матвѣевичъ поморщился и ускорилъ шагъ.

 

— Можно въ кредитъ, — добавилъ Безенчукъ.

 

Трое же владѣльцевъ «Нимфы» ничего не говорили. Они молча устремились вслѣдъ за Воробьяниновымъ, безпрерывно снимая на ходу картузы и вѣжливо кланяясь.

 

Разсерженный вконецъ глупыми приставаніями гробовщиковъ, Ипполитъ Матвѣевичъ быстрѣе обыкновеннаго взбѣжалъ на крыльцо, раздраженно соскребъ о ступеньку грязь съ сапогъ и, испытывая сильнѣйшіе приступы аппетита, вошелъ въ сѣни. Навстрѣчу ему изъ комнаты вышелъ священникъ церкви Фрола и Лавра отецъ Ѳедоръ, пышущій жаромъ. Подобравъ правой рукой рясу и не замѣчая Ипполита Матвѣевича, отецъ Ѳедоръ пронесся къ выходу.

 

Тутъ Ипполитъ Матвѣевичъ замѣтилъ излишнюю чистоту, новый, рѣжущій глаза безпорядокъ въ разстановкѣ немногочисленной мебели и ощутилъ щекотаніе въ носу, происшедшее отъ сильнаго лѣкарственнаго запаха. Въ первой комнатѣ Ипполита Матвѣевича встрѣтила сосѣдка, жена агронома мадамъ Кузнецова.

 

Она зашипѣла и замахала руками:

 

— Ей хуже, она только что исповѣдовалась. Не стучите сапогами.

 

— Я не стучу, — покорно отвѣтилъ Ипполитъ Матвѣевичъ. — Что же случилось?

 

Мадамъ Кузнецова подобрала губы и показала рукой на дверь второй комнаты.

 

— Сильнѣйшій сердечный припадокъ.

 

И, повторяя явно чужіе слова, понравившіяся ей своей значительностью, добавила:

 

— Не исключена возможность смертельнаго исхода. Я сегодня вѣсь день на ногахъ. Прихожу утромъ за мясорубкой, смотрю — дверь открыта, въ кухнѣ никого, въ этой комнатѣ тоже, ну, я думала, что Клавдія Ивановна пошла за мукой для куличей, она давеча собиралась. Мука теперь, сами знаете, если не купишь заранѣе…

Мадамъ Кузнецова долго бы еще разсказывала про муку, про дороговизну и про то, какъ она нашла Клавдію Ивановну лежащей у изразцовой печки въ совершенно мертвенномъ состояніи, но стонъ, раздавшійся изъ сосѣдней комнаты, больно поразилъ слухъ Ипполита Матвѣевича. Онъ быстро перекрестился слегка онѣмѣвшей рукой и прошелъ въ комнату тещи.

 

 

Загрузить текстъ произведенія въ форматѣ pdf:  Загрузить безплатно