Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

Н. Г. Чернышевскій

 

 ЧТО ДѢЛАТЬ?

 

 РОМАНЪ.

  

ИЗДАНІЕ 3-е,

М. Н. ЧЕРНЫШЕВСКАГО.

  

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типографія М. М. Стасюлевича, Вас. остр., 5 линія, 28.

1906.

 

 

Что дѣлать?

 

ИЗЪ РАЗСКАЗОВЪ О НОВЫХЪ ЛЮДЯХЪ.

 

(Посвящается моему другу О. С. Ч.).

 

_______

 

I.

Дуракъ.

 

Поутру 11 іюля 1856 года прислуга, одной изъ большихъ Петербургскихъ гостинницъ у станціи московской желѣзной дороги была въ недоумѣніи, отчасти даже въ тревогѣ. Наканунѣ, въ 9-мъ часу вечера, пріѣхалъ господинъ съ чемоданомъ, занялъ нумеръ, отдалъ для прописки свой паспортъ, спросилъ себѣ чаю и котлетку, сказалъ, чтобъ его не тревожили вечеромъ, потому что онъ усталъ и хочетъ спать, но чтобы завтра непремѣнно разбудили въ 8 часовъ, потому что у него есть спѣшныя дѣла, заперъ дверь нумера и, по-шумѣвъ ножемъ и вилкою, пошумѣвъ чайнымъ приборомъ, скоро притихъ, — видно, заснулъ. Пришло утро; въ 8 часовъ слуга постучался къ вчерашнему пріѣзжему — пріѣзжій не подаетъ голоса; слуга постучался сильнѣе, очень сильно — пріѣзжій все не откликается. Видно, крѣпко уснулъ. Слуга подождалъ четверть часа, опять сталъ будить, опять не добудился. Сталъ совѣтоваться съ другими слугами, съ буфетчиком. — «Ужъ не случилось ли съ нимъ чего?» — «Надо выломать двери». — «Нѣтъ, такъ не годится: дверь ломать надо съ полиціею». Рѣшили: попытаться будить еще разъ, посильнѣе; если и тутъ не проснется, послать за полиціею. — Сдѣлали послѣднюю пробу; не добудились, послали за полиціею, и теперь ждутъ, чтò увидятъ съ нею.

Часамъ къ 10 утра пришелъ полицейскій чиновникъ, постучался самъ, велѣлъ слугамъ постучаться, — успѣхъ тотъ же, какъ и прежде. — «Нечего дѣлать, ломай дверь, ребята».

Дверь выломали. Комната пуста. — «Загляните-ко подъ кровать» — и подъ кроватью нѣтъ проѣзжаго. Полицейскій чиновникъ подошелъ къ столу, — на столѣ лежалъ листъ бумаги, а на немъ крупными буквами было написано:

«Ухожу въ 11 часовъ вечера, и не возвращусь. — Меня услышатъ на Литейномъ мосту, между 2 и 3 часами ночи. Подозрѣній ни на кого не имѣть».

— Такъ вотъ оно, штука-то теперь и понятна, а то никакъ не могли сообразить, — сказалъ полицейскій чиновникъ.

— Что же такое, Иванъ Аѳанасьевичъ? — спросилъ буфетчикъ.

— Давайте чаю, разскажу.

Разсказъ полицейскаго чиновника долго служилъ предметомъ одушевленныхъ пересказовъ и разсужденій въ гостинницѣ. Исторія была вотъ какого рода.

Въ половинѣ 3-го часа ночи, — а ночь была облачная, темная, — на срединѣ Литейнаго моста сверкнулъ огонь и послышался пистолетный выстрѣлъ. Бросились на выстрѣлъ караульные служители, сбѣжались малочисленные прохожіе, — никого и ничего не было на томъ мѣстѣ, гдѣ раздался выстрѣлъ. Значитъ, не застрѣлилъ, а застрѣлился. Нашлись охотники нырять, притащили черезъ нѣсколько времени багры, притащили даже какую-то рыбацкую сѣть, ныряли, нащупывали, ловили, поймали полсотни большихъ щепъ, но тѣла не нашли и не поймали. Да и какъ найти? — ночь темная. Оно въ эти два часа ужъ на взморьѣ, — поди, ищи тамъ. — Поэтому возникли прогрессисты, отвергнувшіе прежнее предположеніе: — «А можетъ быть, и не было никакого тѣла? Можетъ быть, пьяный, или просто озорникъ, подурачился, — выстрѣлилъ, да и убѣжалъ, — а то, пожалуй, тутъ же стоитъ въ хлопочущей толпѣ, да подсмѣивается надъ тревогою, какую надѣлалъ».

Но большинство, какъ всегда, когда разсуждаетъ благоразумно, оказалось консервативно и защищало старое: «какое, подурачился — пустилъ себѣ пулю въ лобъ, да и все тутъ». Прогрессисты были побѣждены. Но побѣдившая партія, какъ всегда, раздѣлилась тотчасъ послѣ побѣды. Застрѣлился, такъ; но отчего? — «Пьяный», было мнѣніе однихъ консерваторовъ; «промотался», утверждали другіе консерваторы. — «Просто, дуракъ», сказалъ кто-то. На этомъ «просто, дуракъ», сошлись всѣ, даже и тѣ, которые отвергали, что онъ застрѣлился. Дѣйствительно, пьяный ли, промотавшійся ли застрѣлился, или озорникъ, вовсе не застрѣлился, а только выкинулъ штуку, — все равно, глупая, дурацкая штука.

На этомъ остановилось дѣло на мосту ночью. — Поутру въ гостинницѣ у московской желѣзной дороги обнаружилось, что дуракъ не подурачился, а застрѣлился. Но остался въ результатѣ исторіи элементъ, съ которымъ были согласны и побѣжденные, именно, что если и не пошалилъ, а застрѣлился, то все-таки дуракъ. Этотъ удовлетворительный для всѣхъ результатъ особенно проченъ былъ именно потому, что восторжествовали консерваторы: въ самомъ дѣлѣ, если бы только пошалилъ выстрѣломъ на мосту, то вѣдь въ сущности было бы еще сомнительно, дуракъ ли, или только озорникъ. Но застрѣлился на мосту, — кто же стрѣляется на мосту? какъ же это, на мосту? зачѣмъ, на мосту? глупо, на мосту! — и потому, несомнѣнно дуракъ.

Опять явилось у нѣкоторыхъ сомнѣніе: застрѣлился на мосту; — на мосту не стрѣляются, — слѣдовательно, не застрѣлился. — Но къ вечеру прислуга гостинницы была позвана въ часть смотрѣть вытащенную изъ воды прострѣленную фуражку, — всѣ признали, что фуражка та самая, которая была на проѣзжемъ. — И такъ, несомнѣнно, застрѣлился, и духъ отрицанія и прогресса побѣжденъ окончательно.

Всѣ были согласны, что «дуракъ», — и вдругъ всѣ заговорили: на мосту ловкая штука! это, чтобы, значитъ, не мучиться долго, коли не удастся хорошо выстрѣлить, — умно разсудилъ! отъ всякой раны свалится въ воду и захлебнется, прежде чѣмъ опомнится, — да, на мосту... умно!

Теперь ужъ ровно ничего нельзя было разобрать, — и дуракъ, и умно.

 

II.

Первое слѣдствіе дурацкаго дѣла.

 

Въ то же самое утро, часу въ 12-мъ молодая дама сидѣла въ одной изъ трехъ комнатъ маленькой дачи на Каменномъ острову, шила и вполголоса напѣвала французскую пѣсенку, бойкую, смѣлую. — «Мы бѣдны, говорила пѣсенка, но мы рабочіе люди, у насъ здоровыя руки. Мы темны, но мы не глупы, и хотимъ свѣта. Будемъ учиться — знаніе освободитъ насъ; будемъ трудиться, трудъ обогатитъ насъ, — это дѣло пойдетъ, — поживемъ, доживемъ —

 

Ça ira,

Qui vivra verra. [1]

 

«Мы грубы, но отъ нашей грубости терпимъ мы же сами. Мы исполнены предразсудковъ, но вѣдь мы же сами страдаемъ отъ нихъ, это чувствуется нами. Будемъ искать счастья, и найдемъ гуманность, и станемъ добры, — это дѣло пойдетъ, — поживемъ, доживемъ.

«Трудъ безъ знанія безплоденъ, наше счастье невозможно безъ счастья другихъ. Просвѣтимся — и обогатимся; будемъ счастливы — и будемъ братья и сестры, — это дѣло пойдетъ, — поживемъ, доживемъ.

«Будемъ учиться и трудиться, будемъ пѣть и любить, будетъ рай на землѣ. Будемъ же веселы жизнью, — это дѣло пойдетъ, оно скоро придетъ, всѣ дождемся его, —

 

Donс vivons.

Ça bien vite ira,

Ça viendra,

Nous tous le verrons». [2]

 

Смѣлая, бойкая была пѣсенка, и ея мелодія была веселая, — было въ ней двѣ-три грустныя ноты, но онѣ покрывались общимъ свѣтлымъ характеромъ мотива, исчезали въ рефренѣ, исчезали во всемъ заключительномъ куплетѣ, — по крайней мѣрѣ, должны были покрываться, исчезать, — и исчезали бы, если бы дама была въ другомъ расположеніи духа; но теперь у ней эти немногія грустныя ноты звучали слышнѣе другихъ, она какъ будто встрепенется, замѣтивъ это, понизитъ на нихъ голосъ и сильнѣе начнетъ пѣть веселые звуки, ихъ смѣняющіе, но вотъ она опять унесется мыслями отъ пѣсни къ своей думѣ, и опять грустные звуки берутъ верхъ. Видно, что молодая дама любитъ поддаваться грусти, только видно, что грусть не хочетъ отстать отъ нея, какъ ни отталкиваетъ она ее отъ себя. Но грустна ли веселая пѣсня, становится ли опять весела, какъ ей слѣдуетъ быть, дама шьетъ очень усердно. Она хорошая швея.

Въ комнату вошла служанка, молоденькая дѣвушка.

— Посмотрите, Маша, каково я шью? я ужъ почти кончила рукавчики, которые готовлю себѣ къ вашей свадьбѣ.

— Ахъ, да на нихъ меньше узора, чѣмъ на тѣхъ, которые вы мнѣ вышили!

— Еще бы! Еще бы невѣста не была наряднѣе всѣхъ на свадьбѣ!

— А я принесла вамъ письмо, Вѣра Павловна.

По лицу Вѣры Павловны пробѣжало недоумѣніе, когда она стала распечатывать письмо: на конвертѣ былъ штемпель городской почты. «Какъ же это? вѣдь онъ въ Москвѣ?» Она торопливо развернула письмо и поблѣднѣла; рука ея съ письмомъ опустилась. «Нѣтъ, это не такъ, я не успѣла прочесть, въ письмѣ вовсе нѣтъ этого!» И она опять подняла руку съ письмомъ. Все было дѣломъ двухъ секундъ. Но въ этотъ второй разъ ея глаза долго неподвижно смотрѣли на немногія строки письма, и эти свѣтлые глаза тускнѣли, тускнѣли, письмо выпало изъ ослабѣвшихъ рукъ на швейный столикъ, она закрыла лицо руками, зарыдала. — «Чтò я надѣлала! Чтò я надѣлала!» — и опять рыданье.

— Вѣрочка, что съ тобой? развѣ ты охотница плакать? когда-жъ это съ тобою бываетъ? чтò-жъ это съ тобой? — Молодой человѣкъ быстрыми, но легкими, осторожными шагами вошелъ въ комнату.

— Прочти... оно на столѣ... — Она уже не рыдала, но сидѣла неподвижно, едва дыша.

Молодой человѣкъ взялъ письмо; и онъ поблѣднѣлъ, и у него задрожали руки, и онъ долго смотрѣлъ на письмо, хотя оно было не велико, всего-то словъ десятка два:

«Я смущалъ ваше спокойствіе. Я схожу со сцены. Не жалѣйте; я такъ люблю васъ обоихъ, что очень счастливъ своею рѣшимостью. Прощайте».

Молодой человѣкъ долго стоялъ, потирая лобъ, потомъ сталъ крутить усы, потомъ посмотрѣлъ на рукавъ своего пальто; наконецъ, онъ собрался съ мыслями. Онъ сдѣлалъ шагъ впередъ къ молодой женщинѣ, которая сидѣла по-прежнему неподвижно, едва дыша, будто въ летаргіи. Онъ взялъ ея руку. — «Вѣрочка!»

Но лишь коснулась его рука ея руки, она вскочила съ крикомъ ужаса, какъ поднятая электрическимъ ударомъ, стремительно отшатнулась отъ молодого человѣка, судорожно оттолкнула его. — «Прочь! Не прикасайся ко мнѣ! Ты въ крови! На тебѣ его кровь! Я не могу видѣть тебя! я уйду отъ тебя! Я уйду! отойди отъ меня!» И она отталкивала, все отталкивала пустой воздухъ, и вдругъ, пошатнулась, упала въ кресло, закрыла лицо руками. — «И на мнѣ его кровь! На мнѣ! Ты не виноватъ — я одна... я одна! Чтò я надѣлала!» — Она задыхалась отъ рыданія.

— Вѣрочка, — тихо и робко сказалъ онъ; — другъ мой!..

Она тяжело перевела духъ и спокойнымъ и все еще дрожащимъ голосомъ проговорила, едва могла проговорить:

— Милый мой, оставь теперь меня! Черезъ часъ войди опять, — я буду уже спокойна. Дай мнѣ воды, и уйди!

Онъ повиновался молча. Вошелъ въ свою комнату, сѣлъ опять за свой письменный столъ, у котораго сидѣлъ такой спокойный, такой довольный за четверть часа передъ тѣмъ, взялъ опять перо... «Въ такія-то минуты и надобно умѣть владѣть собою; у меня есть воля, — и все пройдетъ... пройдетъ»... А перо, безъ его вѣдома, писало среди какой-то статьи: «перенесетъ ли? — ужасно — счастье погибло»...

— Милый мой! я готова, поговоримъ! — послышалось изъ сосѣдней комнаты... Голосъ молодой женщины былъ глухъ, но твердъ.

— Милый мой, мы должны разстаться. Я рѣшилась. Это тяжело. Но еще тяжелѣе было бы намъ видѣть другъ друга. Я его убійца. Я убила его для тебя.

— Вѣрочка, чѣмъ же ты виновата?

— Не говори ничего, не оправдывай меня, или я возненавижу тебя. Я, я во всемъ виновата. Прости меня, мой милый, что я принимаю рѣшеніе очень мучительное для тебя, — и для меня, мой милый, тоже! Но я не могу поступить иначе, ты самъ черезъ нѣсколько времени увидишь, что такъ слѣдовало сдѣлать. Это неизмѣнно, мой другъ. Слушай же. Я уѣзжаю изъ Петербурга. Легче будетъ вдали отъ мѣстъ, которыя напоминали бы прошлое. Я продаю свои вещи; на эти деньги я могу прожить нѣсколько времени, — гдѣ? въ Твери, въ Нижнемъ, я не знаю, все равно. Я буду искать уроковъ пѣнія; вѣроятно, найду, потому что поселюсь гдѣ-нибудь въ большомъ городѣ. Если не найду, пойду въ гувернантки. Я думаю, что не буду нуждаться; но если буду, обращусь къ тебѣ; позаботься же, чтобъ у тебя на всякій случай было готово нѣсколько денегъ для меня; вѣдь ты знаешь, у меня много надобностей, расходовъ, хоть я и скупа: я не могу обойтись безъ этого. Слышишь? я не отказываюсь отъ твоей помощи! пусть, мой другъ, это доказываетъ тебѣ, что ты остаешься милъ мнѣ... А теперь простимся навсегда! Отправляйся въ городъ... сейчасъ, сейчасъ! мнѣ будетъ легче, когда я останусь одна. Завтра меня уже не будетъ здѣсь — тогда возвращайся. Я ѣду въ Москву, тамъ осмотрюсь, узнаю, въ какомъ изъ провинціальныхъ городовъ вѣрнѣе можно разсчитывать на уроки. Запрещаю тебѣ быть на станціи, чтобы провожать меня. Прощай же, мой милый, дай руку на прощанье, въ послѣдній разъ пожму ее.

Онъ хотѣлъ обнять ее, — она предупредила его движеніе.

— Нѣтъ, не нужно, нельзя! Это было бы оскорбленіемъ ему. Дай руку. Жму ее — видишь, какъ крѣпко! Но прости!

Онъ не выпускалъ ея руки изъ своей.

— Довольно, иди. Она отняла руку, онъ не смѣлъ противиться. — Прости же! — Она взглянула на него такъ нѣжно, но твердыми шагами ушла въ свою комнату, и ни разу не оглянулась на него, уходя.

Онъ долго не могъ отыскать свою шляпу; хоть разъ пять бралъ ее въ руки, но не видѣлъ, что беретъ ее. Онъ былъ какъ пьяный; наконецъ понялъ, что это подъ рукою у него именно шляпа, которую онъ ищетъ, вышелъ въ переднюю, надѣлъ пальто; вотъ онъ уже подходитъ къ воротамъ: «кто это бѣжитъ за мною? вѣрно, Маша... вѣрно, съ нею дурно!» Онъ обернулся — Вѣра Павловна бросилась ему на шею, обняла, крѣпко поцѣловала.

— Нѣтъ, не утерпѣла, мой милый! Теперь, прости навсегда! Она убѣжала, бросилась въ постель и залилась слезами, которыя такъ долго сдерживала.

 

III.

Предисловіе.

 

— «Содержаніе повѣсти — любовь, главное лицо — женщина, — это хорошо, хотя бы сама повѣсть и была плоха», — говоритъ читательница. — Это правда, говорю я.

Читатель не ограничивается такими легкими заключеніями, — вѣдь у мужчины мыслительная способность и отъ природы сильнѣе, да и развита гораздо больше, чѣмъ у женщины; онъ говоритъ, — читательница тоже вѣроятно думаетъ это, но не считаетъ нужнымъ говорить, и потому я не имѣю основанія спорить съ нею, — читатель говоритъ: «я знаю, что этотъ застрѣлившійся господинъ не застрѣлился». Я хватаюсь за слово «знаю» и говорю: ты этого не знаешь, потому что этого тебѣ еще не сказано, а ты знаешь только то, что тебѣ скажутъ; самъ ты ничего не знаешь, не знаешь даже того, что тѣмъ, какъ я началъ повѣсть, я оскорбилъ, унизилъ тебя. Вѣдь ты не зналъ этого, — правда? — ну, такъ знай же.

Да, первыя страницы разсказа обнаруживаютъ, что я очень плохо думаю о публикѣ. Я употребилъ обыкновенную хитрость романистовъ: началъ повѣсть эффектными сценами, вырванными изъ середины или конца ея, прикрылъ ихъ туманомъ. Ты, публика, добра, очень добра, а потому ты неразборчива и недогадлива. На тебя нельзя положиться, что ты съ первыхъ страницъ можешь различить, будетъ ли содержаніе повѣсти стоить того, чтобы прочесть ее, у тебя плохое чутье, оно нуждается въ пособіи, а пособій этихъ два: или имя автора, или эффектность манеры. Я разсказываю тебѣ еще первую свою повѣсть, ты еще не пріобрѣла себѣ сужденія, одаренъ ли авторъ художественнымъ талантомъ (вѣдь у тебя такъ много писателей, которымъ ты присвоила художественный талантъ!), моя подпись еще не заманила бы тебя, и я долженъ былъ забросить тебѣ удочку съ приманкою эффектности. Не осуждай меня за то, — ты сама виновата; твоя простодушная наивность принудила меня унизиться до этой пошлости. Но теперь ты уже попалась въ мои руки, и я могу продолжать разсказъ, какъ по-моему слѣдуетъ, безъ всякихъ уловокъ. Дальше не будетъ таинственности, ты всегда будешь за двадцать страницъ впередъ видѣть развязку каждаго положенія, а на первый случай я скажу тебѣ и развязку всей повѣсти: дѣло кончится весело, съ бокалами, пѣснью; не будетъ ни эффектности, никакихъ прикрась. Автору не до прикрась, добрая публика, потому что онъ все думаетъ о томъ, какой сумбуръ у тебя въ головѣ, сколько лишнихъ, лишнихъ страданій дѣлаеть каждому человѣку дикая путаница твоихъ понятій. Мнѣ жалко и смѣшно смотрѣть на тебя: ты такъ немощна и такъ зла отъ чрезмѣрнаго количества чепухи въ твоей головѣ.

Я сердитъ на тебя за то, что ты такъ зла къ людямъ, а вѣдь люди — это ты: что же ты такъ зла къ самой себѣ? Потому я и браню тебя. Но ты зла отъ умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязанъ помогать тебѣ. Съ чего начать оказываніе помощи? да хоть съ того, о чемъ ты теперь думаешь: что это за писатель, такъ нагло говорящій со мною? — я скажу тебѣ, какой я писатель.

У меня нѣтъ ни тѣни художественнаго таланта. Я даже и языкомъ-то владѣю плохо. Но это все-таки ничего: читай, добрѣйшая публика! прочтешь не безъ пользы. Истина — хорошая вещь: она вознаграждаетъ недостатки писателя, который служить ей. Поэтому я скажу тебѣ: еслибъ я не предупредилъ тебя, тебѣ, пожалуй, показалось бы, что повѣсть написана художественно, что у автора много поэтическаго таланта. Но я предупредилъ тебя, что таланта у меня нѣтъ, — ты и будешь знать теперь, что всѣ достоинства повѣсти даны ей только ея истинностью.

Впрочемъ, моя добрѣйшая публика, толкуя съ тобою, надобно договаривать все до конца; вѣдь ты хоть и охотница, но не мастерица отгадывать недосказанное. Когда я говорю, что у меня нѣтъ ни тѣни художественнаго таланта, и что моя повѣсть очень слаба по исполненiю, ты не вздумай заключить, будто я объясняю тебѣ, что я хуже тѣхъ твоихъ повѣствователей, которыхъ ты считаешь великими, а мой романъ хуже ихъ сочиненій. Я говорю не то. Я говорю, что мой разсказъ очень слабъ по исполненію сравнительно съ произведенiями людей, дѣйствительно одаренныхъ талантомъ; съ прославленными же сочиненіями твоихъ знаменитыхъ писателей ты смѣло ставь на ряду мой разсказъ по достоинству исполненія, ставь даже выше ихъ — не ошибешься! въ немъ все-таки больше художественности, чѣмъ въ нихъ; можешь быть спокойна на этотъ счетъ.

Поблагодари же меня; вѣдь ты охотница кланяться тѣмъ, которые пренебрегаютъ тобою, — поклонись же и мнѣ.

Но есть въ тебѣ, публика, нѣкоторая доля людей, — теперь уже довольно значительная доля, — которыхъ я уважаю. Съ тобою, съ огромнымъ большинствомъ, я наглъ, — но только съ нимъ, и только съ нимъ я говорилъ до сихъ поръ. Съ людьми, о которыхъ я теперь упомянулъ, я говорилъ бы скромно, даже робко. Но съ ними мнѣ не нужно было объясняться. Ихъ мнѣніями я дорожу, но я впередъ знаю, что оно за меня. Добрые и сильные, честные и умѣющіе, недавно вы начали возникать между нами, но васъ уже не мало, и быстро становится все больше. Если бы вы были публика, мнѣ уже не нужно было бы писать; если бы васъ еще не было, мнѣ еще не было бы можно писать. Но вы еще не публика, а уже вы есть между публикою, — потому мнѣ еще нужно и уже можно писать.

_______



[1] Дѣло пойдетъ, Кто будетъ жить – увидитъ (франц.). Въ исходномъ изданіи переводъ отсутствуетъ. – Примѣчаніе издателя.

[2] Итакъ, живемъ, Оно скоро придетъ, Оно придетъ, Мы его увидимъ (франц.). Въ исходномъ изданіи переводъ отсутствуетъ. – Примѣчаніе издателя.

 

Полный текст произведения в формате pdf: Купить за 20 рублей.

 

Наша книжная полка въ Интернетъ-магазинѣ ОЗОН, 

и въ Яндексъ-Маркетѣ.