Дорогіе друзья, братья и сестры!
Представляемъ вамъ романъ Ильи Ильфа и Евгенія Петрова «Золотой теленокъ», исходный текстъ котораго переложенъ на русскую дореформенную орѳографію. Ввиду того, что наше изданіе выполнено не на профессіональномъ, а на любительскомъ уровнѣ, въ связи съ чѣмъ въ текстѣ могутъ быть замѣчены ошибки переложенія, привѣтствуются замѣчанія на контактныя данные, указанныя въ концѣ изданія.
Отъ авторовъ
Обычно по поводу нашего обобществленнаго литературнаго хозяйства къ намъ обращаются съ вопросами вполнѣ законными, но весьма однообразными: «Какъ это вы пишете вдвоемъ?»
Сначала мы отвѣчали подробно, вдавались въ детали, разсказывали даже о крупной ссорѣ, возникшей по слѣдующему поводу: убить ли героя романа «12 стульевъ» Остапа Бендера или оставить въ живыхъ? Не забывали упомянуть о томъ, что участь героя рѣшилась жребіемъ. Въ сахарницу были положены двѣ бумажки, на одной изъ которыхъ дрожащей рукой былъ изображенъ черепъ и двѣ куриныя косточки. Вынулся черепъ – и черезъ полчаса великаго комбинатора не стало, онъ былъ прирѣзанъ бритвой.
Потомъ мы стали отвѣчать менѣе подробно. О ссорѣ уже не разсказывали. Еще потомъ перестали вдаваться въ детали. И, наконецъ, отвѣчали совсѣмъ уже безъ воодушевленія:
– Какъ мы пишемъ вдвоемъ? Да такъ и пишемъ вдвоемъ. Какъ братья Гонкуры! Эдмондъ бѣгаетъ по редакціямъ, а Жюль стережетъ рукопись, чтобъ не украли знакомые.
И вдругъ единообразіе вопросовъ было нарушено.
– Скажите, – спросилъ насъ нѣкій строгій гражданинъ, изъ числа тѣхъ, что признали совѣтскую власть нѣсколько позже Англіи и чуть раньше Греціи, – скажите, почему вы пишете смѣшное? Что за смѣшки въ реконструктивный періодъ? Вы что, съ ума сошли?
Послѣ этого онъ долго убѣждалъ насъ въ томъ, что сейчасъ смѣхъ вреденъ.
– Смѣяться грѣшно! – говорилъ онъ. – Да, смѣяться нельзя. И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь и эти сдвиги, мнѣ не хочется улыбаться, мнѣ хочется молиться!
– Но вѣдь мы не просто смѣемся, – возражали мы. – Наша цѣль – сатира, сатира именно на тѣхъ людей, которые не понимаютъ реконструктивнаго періода.
– Сатира не можетъ быть смѣшной, – сказалъ строгій товарищъ и, подхвативъ подъ руку какого-то кустаря-баптиста, котораго онъ принялъ за стопроцентнаго пролетарія, повелъ его къ себѣ на квартиру.
Повелъ описывать скучными словами, повелъ вставлять въ шеститомный романъ подъ названіемъ: «А паразиты никогда!»
Все разсказанное – не выдумки. Выдумать можно было бы и посмѣшнѣе.
Дайте такому гражданину-аллилуйщику волю, и онъ даже на мужчинъ надѣнетъ паранджу, а самъ съ утра до вечера будетъ играть на трубѣ гимны и псалмы, считая, что именно такимъ образомъ надо помогать строительству соціализма.
И все время, пока мы сочиняли «Золотаго теленка», надъ нами реялъ ликъ строгаго гражданина.
– А вдругъ эта глава выйдетъ смѣшной? Что скажетъ строгій гражданинъ?
И въ концѣ концовъ мы постановили:
а) романъ написать по возможности веселый,
б) буде строгій гражданинъ снова заявитъ, что сатира не должна быть смѣшной, – просить прокурора республики т. Крыленко привлечь упомянутаго гражданина къ уголовной отвѣтственности по статьѣ, карающей за головотяпство со взломомъ.
И. Ильфъ, Е. Петровъ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЭКИПАЖЪ АНТИЛОПЫ
Глава первая. О томъ, какъ Паниковскій нарушилъ конвенцію
Пѣшеходовъ надо любить.
Пѣшеходы составляютъ большую часть человѣчества. Мало того – лучшую его часть. Пѣшеходы создали міръ. Это они построили города, возвели многоэтажныя зданія, провели канализацію и водопроводъ, замостили улицы и освѣтили ихъ электрическими лампами. Это они распространили культуру по всему свѣту, изобрѣли книгопечатаніе, выдумали порохъ, перебросили мосты черезъ рѣки, расшифровали египетскіе іероглифы, ввели въ употребленіе безопасную бритву, уничтожили торговлю рабами и установили, что изъ бобовъ сои можно изготовить 114 вкусныхъ питательныхъ блюдъ.
И когда все было готово, когда родная планета приняла сравнительно благоустроенный видъ, появились автомобилисты.
Надо замѣтить, что автомобиль тоже былъ изобрѣтенъ пѣшеходомъ. Но автомобилисты объ этомъ какъ-то сразу забыли. Кроткихъ и умныхъ пѣшеходовъ стали давить. Улицы, созданныя пѣшеходами, перешли во власть автомобилистовъ. Мостовые стали вдвое шире, тротуары сузились до размѣра табачной бандероли. И пѣшеходы стали испуганно жаться къ стѣнамъ домовъ.
Въ большомъ городѣ пѣшеходы ведутъ мученическую жизнь. Для нихъ ввели нѣкое транспортное гетто. Имъ разрѣшаютъ переходить улицы только на перекресткахъ, то есть именно въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ движеніе сильнѣе всего и гдѣ волосокъ, на которомъ обычно виситъ жизнь пѣшехода, легче всего оборвать.
Въ нашей обширной странѣ обыкновенный автомобиль, предназначенный, по мысли пѣшеходовъ, для мирной перевозки людей и грузовъ, принялъ грозныя очертанія братоубійственнаго снаряда. Онъ выводитъ изъ строя цѣлыя шеренги членовъ профсоюзовъ и ихъ семей.
Если пѣшеходу иной разъ удается выпорхнуть изъ-подъ серебрянаго носа машины живымъ, – его штрафуетъ милиція за нарушеніе правилъ уличнаго катехизиса.
И вообще авторитетъ пѣшеходовъ сильно пошатнулся. Они, давшіе міру такихъ замѣчательныхъ людей, какъ Горацій, Бойль-Маріоттъ, Лобачевскій и Гутенбергъ, они, выдѣлившіе изъ своей среды такихъ завзятыхъ пѣшеходовъ, какъ Пушкинъ, Вольтеръ, Мейерхольдъ и Анатоль Франсъ, – принуждены теперь кривляться самымъ пошлымъ образомъ, чтобы только напомнить о своемъ существованіи. Боже, Боже, котораго, въ сущности, нѣтъ! До чего Ты, котораго на самомъ дѣлѣ-то и нѣтъ, довелъ пѣшехода!
Вотъ идетъ онъ изъ Владивостока въ Москву по сибирскому тракту, держа въ одной рукѣ знамя съ надписью: «Перестроимъ бытъ текстильщиковъ» и перекинувъ черезъ плечо палку, на концѣ которой болтаются резервныя сандаліи «Дядя Ваня» и жестяной чайникъ безъ крышки. Это совѣтскій пѣшеходъ-физкультурникъ, который вышелъ изъ Владивостока юношей и на склонѣ лѣтъ у самыхъ воротъ Москвы будетъ задавленъ тяжелымъ автокаромъ, номеръ котораго такъ и не успѣютъ замѣтить.
Или другой, европейскій могиканъ пѣшеходнаго движенія. Онъ идетъ пѣшкомъ вокругъ свѣта, катя передъ собой бочку. Онъ пошелъ бы просто такъ, безъ бочки, но тогда никто не замѣтитъ, что онъ дѣйствительно пѣшеходъ дальняго слѣдованія, и про него ничего не напишутъ въ газетахъ. Приходится всю жизнь толкать передъ собой проклятую тару, на которой къ тому же (позоръ, позоръ!) выведена большая желтая надпись, восхваляющая непревзойденныя качества автомобильнаго масла «Грезы шофера».
Такъ деградировалъ пѣшеходъ.
И только въ маленькихъ русскихъ городахъ пѣшехода еще уважаютъ и любятъ. Тамъ онъ еще является хозяиномъ улицъ, беззаботно бродитъ по мостовой и пересѣкаетъ ее самымъ замысловатымъ образомъ въ любомъ направленіи.
Гражданинъ въ фуражкѣ съ бѣлымъ верхомъ, какую по большей части носятъ администраторы лѣтнихъ садовъ и конферансье, несомнѣнно принадлежалъ къ большей и лучшей части человѣчества. Онъ двигался по улицамъ города Арбатова пѣшкомъ, со снисходительнымъ любопытствомъ озираясь по сторонамъ. Въ рукѣ онъ держалъ небольшой акушерскій саквояжъ. Городъ, видимо, ничѣмъ не поразилъ пѣшехода въ артистической фуражкѣ.
Онъ увидѣлъ десятка полтора голубыхъ, резедовыхъ и бѣло-розовыхъ звонницъ; бросилось ему въ глаза облѣзлое кавказское золото церковныхъ куполовъ. Флагъ клубничнаго цвѣта трещалъ надъ оффиціальнымъ зданіемъ. У бѣлыхъ башенныхъ воротъ провинціальнаго кремля двѣ суровыя старухи разговаривали по-французски, жаловались на совѣтскую власть и вспоминали любимыхъ дочерей. Изъ церковнаго подвала несло холодомъ, билъ оттуда кислый винный запахъ. Тамъ, какъ видно, хранился картофель.
– Храмъ Спаса на картошкѣ, – негромко сказалъ пѣшеходъ.
Пройдя подъ фанерной аркой со свѣжимъ известковымъ лозунгомъ: «Привѣтъ 5й окружной конференціи женщинъ и дѣвушекъ», онъ очутился у начала длинной аллеи, именовавшейся Бульваромъ Молодыхъ Дарованій.
– Нѣтъ, – сказалъ онъ съ огорченіемъ, – это не Ріо-де-Жанейро, это гораздо хуже.
Почти на всѣхъ скамьяхъ Бульвара Молодыхъ Дарованій сидѣли одинокія дѣвицы съ раскрытыми книжками въ рукахъ. Дырявыя тѣни падали на страницы книгъ, на голые локти, на трогательныя челки. Когда пріѣзжій вступилъ въ прохладную аллею, на скамьяхъ произошло замѣтное движеніе. Дѣвушки, прикрывшись книгами Гладкова, Элизы Ожешко и Сейфуллиной, бросали на пріезжего трусливые взгляды. Онъ прослѣдовалъ мимо взволнованныхъ читательницъ параднымъ шагомъ и вышелъ къ зданію исполкома – цѣли своей прогулки.
Въ эту минуту изъ-за угла выѣхалъ извозчикъ. Рядомъ съ нимъ, держась за пыльное обугленное крыло экипажа и размахивая вздутой папкой съ тисненой надписью «Musique», быстро шелъ человѣкъ въ длиннополой толстовкѣ. Онъ что-то горячо доказывалъ сѣдоку. Сѣдокъ – пожилой мужчина съ висячимъ, какъ бананъ, носомъ – сжималъ ногами чемоданъ и время отъ времени показывалъ своему собесѣднику кукишъ. Въ пылу спора его инженерская фуражка, околышъ которой сверкалъ зеленымъ диваннымъ плюшемъ, покосилась набокъ. Обѣ тяжущіеся стороны часто и особенно громко произносили слово «окладъ».
Вскорѣ стали слышны и прочія слова.
– Вы за это отвѣтите, товарищъ Талмудовскій! – крикнулъ длиннополый, отводя отъ своего лица инженерскій кукишъ.
– А я вамъ говорю, что на такіе условія къ вамъ не поѣдетъ ни одинъ приличный спеціалистъ! – отвѣчалъ Талмудовскій, стараясь вернуть кукишъ на прежнюю позицію.
– Вы опять про окладъ жалованія! Придется поставить вопросъ о рвачествѣ.
– Плевалъ я на окладъ! Я даромъ буду работать! – кричалъ инженеръ, взволнованно описывая кукишемъ всевозможныя кривые. – Захочу – и вообще уйду на пенсію. Вы это крѣпостное право бросьте! Сами всюду пишутъ «Свобода, равенство и братство», а меня хотятъ заставить работать въ этой крысиной норѣ.
Тутъ Талмудовскій быстро разжалъ кукишъ и принялся считать по пальцамъ:
– Квартира – свинюшникъ, театра нѣтъ, окладъ… Извозчикъ! Пошелъ на вокзалъ!
– Тпрру-у! – Завизжалъ длиннополый, суетливо забѣгая впередъ и хватая лошадь подъ узды. – Я, какъ секретарь секціи инженеровъ и техниковъ… Кондратъ Ивановичъ! Вѣдь заводъ остается безъ спеціалистовъ!.. Побойтесь Бога!.. Общественность этого не допуститъ, инженеръ Талмудовскій!.. У меня въ портфелѣ протоколы…
И секретарь секціи, разставивъ ноги, сталъ живо развязывать тесемки своей «Musique».
Эта неосторожность рѣшила споръ. Увидѣвъ, что путь свободенъ, Талмудовскій поднялся на ноги и что есть силы закричалъ:
– Пошелъ на вокзалъ!
– Куда? Куда? – залепеталъ секретарь, устремляясь за экипажемъ. – Вы дезертиръ трудового фронта!..
Изъ папки «Musique» вылетѣли листки папиросной бумаги съ какими-то лиловыми «слушали-постановили».
Пріѣзжій, съ интересомъ наблюдавшій инцидентъ, постоялъ съ минуту на опустѣвшей площади и убѣжденнымъ тономъ сказалъ:
– Нѣтъ, это не Ріо-де-Жанейро!
Черезъ минуту онъ уже стучался въ дверь кабинета предисполкома.
– Вамъ кого? – спросилъ его секретарь, сидѣвшій за столомъ, рядомъ съ дверью. – Зачѣмъ вамъ къ предсѣдателю? По какому дѣлу?
Какъ видно, посѣтитель тонко зналъ систему обращенія съ секретарями правительственныхъ, хозяйственныхъ и общественныхъ организацій. Онъ не сталъ заявлять, что прибылъ по срочному, казенному дѣлу.
– По личному, – сухо сказалъ онъ, не оглядываясь на секретаря и засовывая голову въ дверную щель. – Къ вамъ можно?
И, не дожидаясь отвѣта, приблизился къ письменному столу.
– Здравствуйте, вы меня узнаете?
Предсѣдатель, черноглазый большеголовый человѣкъ въ синемъ пиджакѣ и такихъ же брюкахъ, заправленныхъ въ сапоги на высокихъ скороходовскихъ каблучкахъ, посмотрѣлъ на посѣтителя довольно разсѣянно и заявилъ, что не узнаетъ.
– Неужели не узнаете? А между тѣмъ многіе находятъ, что я поразительно похожъ на своего отца.
– Я тоже похожъ на своего отца, – нетерпѣливо сказалъ предсѣдатель, – вамъ чего, товарищъ?
– Тутъ все дѣло въ томъ, какой отецъ, – грустно замѣтилъ посѣтитель. – Я сынъ лейтенанта Шмидта.
Предсѣдатель смутился и приподнялся. Онъ живо вспомнилъ знаменитый обликъ революціоннаго лейтенанта съ блѣднымъ усатымъ лицомъ и въ черной пелеринѣ съ бронзовыми львиными застежками. Пока онъ собирался съ мыслями, чтобы задать сыну черноморскаго героя приличествующій случаю вопросъ, посѣтитель присматривался къ меблировкѣ кабинета взглядомъ разборчиваго покупателя.
Когда-то, въ царскія времена, меблировка присутственныхъ мѣстъ производилась по трафарету. Выращена была особая порода казенной мебели: плоскіе, уходящіе подъ потолокъ шкафы, деревянные диваны съ трехдюймовыми полированными сидѣньями, столы на билліардныхъ ногахъ и дубовые парапеты, отдѣлявшіе присутствіе отъ внѣшняго безпокойнаго міра. За время революціи эта порода мебели почти исчезла, и секретъ ея выработки былъ утерянъ. Люди забыли, какъ нужно обставлять помѣщенія должностныхъ лицъ, и въ служебныхъ кабинетахъ появились предметы, считавшіеся до сихъ поръ неотъемлемой принадлежностью частной квартиры. Въ учрежденіяхъ появились пружинные адвокатскіе диваны съ зеркальной полочкой для семи фарфоровыхъ слоновъ, которые якобы приносятъ счастье, горки для посуды, этажерочки, спеціальныя кожаныя кресла для ревматиковъ и голубыя японскія вазы. Въ кабинетѣ предсѣдателя арбатовскаго исполкома, кромѣ обычнаго письменнаго стола, прижились два пуфика, обитыхъ полопавшимся розовымъ шелкомъ, полосатая козетка, атласный экранъ съ Фудзіямой и вишней въ цвѣту и зеркальный славянскій шкафъ грубой рыночной работы.
«А шкафчикъ-то типа “Гей, славяне!”, – подумалъ посѣтитель, – тутъ много не возьмешь. Нѣтъ, это не Ріо-де-Жанейро».
– Очень хорошо, что вы зашли, – сказалъ наконецъ предсѣдатель. – Вы, вѣроятно, изъ Москвы?
– Да, проѣздомъ, – отвѣтилъ посѣтитель, разглядывая козетку и все болѣе убѣждаясь, что финансовыя дѣла исполкома плохи. Онъ предпочиталъ исполкомы, обставленные новой шведской мебелью Ленинградскаго древтреста.
Предсѣдатель хотѣлъ было спросить о цѣли пріѣзда лейтенантскаго сына въ Арбатовъ, но неожиданно для самого себя жалобно улыбнулся и сказалъ:
– Церкви у насъ замѣчательныя. Тутъ уже изъ Главнауки пріѣзжали, собираются реставрировать. Скажите, а вы-то сами помните возстаніе на броненосцѣ «Очаковъ»?
– Смутно, смутно, – отвѣтилъ посѣтитель. – Въ то героическое время я былъ еще крайне малъ. Я былъ дитя.
– Простите, а какъ ваше имя?
– Николай… Николай Шмидтъ.
– А… по батюшкѣ?
«Ахъ, какъ нехорошо», – подумалъ посѣтитель, который и самъ не зналъ имени своего отца.
– Да-а, – протянулъ онъ, уклоняясь отъ прямого отвѣта, – теперь многіе не знаютъ именъ героевъ. Угаръ НЭПа. Нѣтъ того энтузіазма. Я, собственно, попалъ къ вамъ въ городъ совершенно случайно. Дорожная непріятность. Остался безъ копейки…
Предсѣдатель очень обрадовался перемѣнѣ разговора. Ему показалось позорнымъ то, что онъ забылъ имя очаковского героя.
«Дѣйствительно, – думалъ онъ, съ любовью глядя на воодушевленное лицо гостя, – глохнешь тутъ за работой. Великіе вѣхи забываешь».
– Какъ вы говорите? Безъ копейки? Это интересно.
– Конечно, я могъ бы обратиться къ частному лицу, – сказалъ посѣтитель, – мнѣ всякій дастъ, но, вы понимаете, это не совсѣмъ удобно съ политической точки зрѣнія… Сынъ революціонера и вдругъ проситъ денегъ у частника, у нэпмана…
Послѣдніе слова сынъ лейтенанта произнесъ съ надрывомъ. Предсѣдатель тревожно прислушался къ новымъ интонаціямъ въ голосѣ посѣтителя. «А вдругъ припадочный? – подумалъ онъ. – Хлопотъ съ нимъ не оберешься».
– И очень хорошо сдѣлали, что не обратились къ частнику, – сказалъ вконецъ запутавшійся предсѣдатель.
Затѣмъ сынъ черноморскаго героя мягко, безъ нажима перешелъ къ дѣлу. Онъ просилъ пятьдесятъ рублей. Предсѣдатель, стѣсненный узкими рамками мѣстнаго бюджета, смогъ дать только восемь рублей и три талона на обѣдъ въ кооперативной столовой «Бывшій другъ желудка».
Сынъ героя уложилъ деньги и талоны въ глубокій карманъ поношеннаго, сѣраго въ яблокахъ пиджака и уже собрался было подняться съ розоваго пуфика, когда за дверью кабинета послышался топотъ и заградительный возгласъ секретаря. Дверь поспѣшно растворилась, и на порогѣ ея показался новый посѣтитель.
– Кто здѣсь главный? – спросилъ онъ, тяжело дыша и рыская блудливыми глазами.
– Ну, я, – сказалъ предсѣдатель.
– Здоровъ, предсѣдатель! – гаркнулъ новоприбывшій, протягивая лопатообразную ладонь. – Будемъ знакомы! Сынъ лейтенанта Шмидта.
– Кто? – спросилъ глава города, тараща глаза.
– Сынъ великаго, незабвеннаго героя лейтенанта Шмидта! – повторилъ пришелецъ.
– А вотъ же товарищъ сидитъ – сынъ товарища Шмидта. Николай Шмидтъ.
И предсѣдатель въ полномъ разстройствѣ указалъ на перваго посѣтителя, лицо котораго внезапно пріобрѣло сонное выраженіе.
Въ жизни двухъ жуликовъ наступило щекотливое мгновеніе. Въ рукахъ скромнаго и довѣрчиваго предсѣдателя исполкома въ любой моментъ могъ блеснуть длинный непріятный мечъ Немезиды. Судьба давала только одну секунду времени для созданія спасительной комбинаціи. Въ глазахъ второго сына лейтенанта Шмидта отразился ужасъ.
Его фигура въ лѣтней рубашкѣ «Парагвай», штанахъ съ матросскимъ клапаномъ и голубоватыхъ парусиновыхъ туфляхъ, еще минуту назадъ рѣзкая и угловатая, стала расплываться, потеряла свои грозные контуры и уже рѣшительно не внушала никакого уваженія. На лицѣ предсѣдателя появилась скверная улыбка. И вотъ, когда второму сыну лейтенанта уже казалось, что все потеряно и что ужасный предсѣдательскій гнѣвъ свалится сейчасъ на его рыжую голову, съ розоваго пуфика пришло спасеніе.
– Вася! – закричалъ первый сынъ лейтенанта Шмидта, вскакивая. – Родной братикъ! Узнаешь брата Колю?
И первый сынъ заключилъ второго сына въ объятія.
– Узнаю! – воскликнулъ прозрѣвшій Вася. – Узнаю брата Колю!
Счастливая встрѣча ознаменовалась такими сумбурными ласками и столь необыкновенными по силѣ объятіями, что второй сынъ черноморскаго революціонера вышелъ изъ нихъ съ поблѣднѣвшимъ отъ боли лицомъ. Братъ Коля на радостяхъ помялъ его довольно сильно.
Обнимаясь, оба брата искоса поглядывали на предсѣдателя, съ лица котораго не сходило уксусное выраженіе. Ввиду этого спасительную комбинацію тутъ же на мѣстѣ пришлось развить, пополнить бытовыми деталями и новыми, ускользнувшими отъ Истпарта, подробностями возстанія моряковъ въ 1905 году. Держась за руки, братья опустились на козетку и, не спуская льстивыхъ глазъ съ предсѣдателя, погрузились въ воспоминанія.
– До чего удивительная встрѣча! – фальшиво воскликнулъ первый сынъ, взглядомъ приглашая предсѣдателя примкнуть къ семейному торжеству.
– Да, – сказалъ предсѣдатель замороженнымъ голосомъ. – Бываетъ.
Увидѣвъ, что предсѣдатель все еще находится въ лапахъ сомнѣнія, первый сынъ погладилъ брата по рыжимъ, какъ у сеттера, кудрямъ и ласково спросилъ:
– Когда же ты пріѣхалъ изъ Маріуполя, гдѣ ты жилъ у нашей бабушки?
– Да, я тамъ жилъ, – пробормоталъ второй сынъ лейтенанта, – у нея.
– Что жъ ты мнѣ такъ рѣдко писалъ? Я очень безпокоился.
– Занятъ былъ, – угрюмо отвѣтилъ рыжеволосый.
И, опасаясь, что неугомонный братъ сейчасъ же заинтересуется, чѣмъ онъ былъ занятъ (а занятъ онъ былъ преимущественно тѣмъ, что сидѣлъ въ исправительныхъ домахъ различныхъ автономныхъ республикъ и областей), – второй сынъ лейтенанта Шмидта вырвалъ иниціативу и самъ задалъ вопросъ.
– А ты почему не писалъ?
– Я писалъ, – неожиданно отвѣтилъ братецъ, чувствуя необыкновенный приливъ веселости. – Заказныя письма посылалъ. У меня даже почтовыя квитанціи есть. – И онъ полѣзъ въ боковой карманъ, откуда дѣйствительно вынулъ множество лежалыхъ бумажекъ. Но показалъ ихъ почему-то не брату, а предсѣдателю исполкома, да и то издали.
Какъ ни странно, но видъ бумажекъ немного успокоилъ предсѣдателя, и воспоминанія братьевъ стали живѣе. Рыжеволосый вполнѣ освоился съ обстановкой и довольно толково, хотя и монотонно, разсказалъ содержаніе массовой брошюры «Мятежъ на «Очаковѣ”». Братъ украшалъ его сухое изложеніе деталями настолько живописными, что предсѣдатель, начинавшій было уже успокаиваться, снова навострилъ уши.
Однако онъ отпустилъ братьевъ съ миромъ, и они выбѣжали на улицу, чувствуя большое облегченіе.
За угломъ исполкомовскаго дома они остановились.
– Кстати, о дѣтствѣ, – сказалъ первый сынъ, – въ дѣтствѣ такихъ, какъ вы, я убивалъ на мѣстѣ. Изъ рогатки.
– Почему? – радостно спросилъ второй сынъ знаменитаго отца.
– Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь, – жизнь диктуетъ намъ свои суровые законы. Вы зачѣмъ полѣзли въ кабинетъ? Развѣ вы не видѣли, что предсѣдатель не одинъ?
– Я думалъ…
– Ахъ, вы думали? Вы, значитъ, иногда думаете? Вы – мыслитель? Какъ ваша фамилія, мыслитель? Спиноза? Жанъ-Жакъ Руссо? Маркъ Аврелій?
Рыжеволосый молчалъ, подавленный справедливымъ обвиненіемъ.
– Ну, я васъ прощаю. Живите. А теперь давайте познакомимся. Какъ-никакъ – мы братья, а родство обязываетъ. Меня зовутъ Остапъ Бендеръ. Разрѣшите также узнать вашу первую фамилію.
– Балагановъ, – представился рыжеволосый, – Шура Балагановъ.
– О профессіи не спрашиваю, – учтиво сказалъ Бендеръ, – но догадываюсь. Вѣроятно, что-нибудь интеллектуальное? Судимостей за этотъ годъ много?
– Двѣ, – свободно отвѣтилъ Балагановъ.
– Вотъ это нехорошо. Почему вы продаете свою безсмертную душу? Человѣкъ не долженъ судиться. Это пошлое занятіе. Я имѣю въ виду кражи. Не говоря уже о томъ, что воровать грѣшно, – мама, навѣрно, познакомила васъ въ дѣтствѣ съ такой доктриной, – это къ тому же безцѣльная трата силъ и энергіи.
Остапъ долго еще развивалъ бы свои взгляды на жизнь, если бы его не перебилъ Балагановъ.
– Смотрите, – сказалъ онъ, указывая на зеленыя глубины Бульвара Молодыхъ Дарованій. – Видите, вонъ идетъ человѣкъ въ соломенной шляпкѣ.
– Вижу, – высокомѣрно сказалъ Остапъ. – Ну и что же? Это губернаторъ острова Борнео?
– Это Паниковскій, – сказалъ Шура, – сынъ лейтенанта Шмидта.
По аллеѣ, въ тѣни августѣйшихъ липъ, склонясь немного набокъ, двигался немолодой уже гражданинъ. Твердая соломенная шляпа съ рубчатыми краями бокомъ сидѣла на его головѣ. Брюки были настолько коротки, что обнажали бѣлыя завязки кальсонъ. Подъ усами гражданина, подобно огоньку папиросы, пылалъ золотой зубъ.
– Какъ, еще одинъ сынъ? – сказалъ Остапъ. – Это становится забавнымъ.
Паниковскій подошелъ къ зданію исполкома, задумчиво описалъ у входа восьмерку, взялся за поля шляпы обоими руками и правильно установилъ ее на головѣ, обдернулъ пиджакъ и, тяжело вздохнувъ, двинулся внутрь.
– У лейтенанта было три сына, – замѣтилъ Бендеръ, – два умныхъ, а третій – дуракъ. Его нужно предостеречь.
– Не надо, – сказалъ Балагановъ, – пусть знаетъ въ другой разъ, какъ нарушать конвенцію.
– Что это еще за конвенція такая?
– Подождите. Потомъ скажу. Вошелъ, вошелъ!..
– Я человѣкъ завистливый, – сознался Бендеръ, – но тутъ завидовать нечему. Вы никогда не видѣли боя быковъ? Пойдемъ, посмотримъ.
Сдружившіеся дѣти лейтенанта вышли изъ-за угла и подступили къ окну предсѣдательскаго кабинета.
За туманнымъ, немытымъ стекломъ сидѣлъ предсѣдатель. Онъ быстро писалъ. Какъ у всѣхъ пишущихъ, лицо у него было скорбное. Вдругъ онъ поднялъ голову. Дверь распахнулась, и въ комнату проникъ Паниковскій. Прижимая шляпу къ сальному пиджаку, онъ остановился передъ столомъ и долго шевелилъ толстыми губами. Послѣ этого предсѣдатель подскочилъ на стулѣ и широко раскрылъ ротъ. Друзья услышали протяжный крикъ.
Со словами «Всѣ назадъ!» Остапъ увлекъ за собою Балаганова. Они побѣжали на бульваръ и спрятались за деревомъ.
– Снимите шляпы, – сказалъ Остапъ, – обнажите головы. Сейчасъ состоится выносъ тѣла.
Онъ не ошибся. Не успѣли еще замолкнуть раскаты и переливы предсѣдательскаго голоса, какъ въ порталѣ исполкома показались два дюжихъ сотрудника. Они несли Паниковскаго. Одинъ держалъ его за руки, а другой за ноги.
– Прахъ покойнаго, – комментировалъ Остапъ, – былъ вынесенъ на рукахъ близкими и друзьями.
Сотрудники вытащили третье глупое дитя лейтенанта Шмидта на крыльцо и принялись неторопливо раскачивать. Паниковскій молчалъ, покорно глядя въ синее небо.
– Послѣ непродолжительной гражданской панихиды… – началъ Остапъ.
Въ ту же самую минуту сотрудники, придавъ тѣлу Паниковскаго достаточный размахъ и инерцію, выбросили его на улицу.
– … Тѣло было предано землѣ, – закончилъ Бендеръ.
Паниковскій шлепнулся на землю, какъ жаба. Онъ быстро поднялся и, кренясь набокъ сильнѣе прежняго, побѣжалъ по Бульвару Молодыхъ Дарованій съ невѣроятной быстротой.
– Ну, теперь разскажите, – промолвилъ Остапъ, – какимъ образомъ этотъ гадъ нарушилъ конвенцію и какая это была конвенція.
Загрузить текстъ произведенія въ форматѣ pdf: Загрузить безплатно
