Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИКЪ.

 

РА3СКА3Ъ

 

Н. С. ЛѢСКОВА.

  

Цѣна 1 рубль.

  

Изданіе газеты «Русскій Міръ».

  

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типографія Дома Призрѣнія Малолѣтнихъ Бѣдныхъ.

По Лиговкѣ, д. № 16.

___

 1874.

 

 

ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИКЪ.

I.

Мы плыли по Ладожскому озеру отъ острова Коневца къ Валааму и на пути зашли по корабельной надобности въ пристань къ Корелѣ. Здѣсь многіе изъ насъ полюбопытствовали сойти на берегъ и съѣздили на бодрыхъ чухонскихъ лошадкахъ въ пустынный городокъ. Затѣмъ капитанъ изготовился продолжать путь, и мы снова отплыли.

Послѣ посѣщенія Корелы, весьма естественно, что рѣчь зашла объ этомъ бѣдномъ, хотя и чрезвычайно старомъ русскомъ поселкѣ, грустнѣе котораго трудно что нибудь выдумать. На суднѣ всѣ раздѣляли это мнѣніе, и одинъ изъ пассажировъ, человѣкъ склонный къ философскимъ обобщеніямъ и политической шутливости, замѣтилъ, что онъ никакъ не можетъ понять: для чего это неудобныхъ въ Петербургѣ людей принято отправлять куда нибудь въ болѣе или менѣе отдаленныя мѣста, отчего, конечно, происходитъ убытокъ казнѣ на ихъ провозъ, тогда какъ тутъ же, вблизи столицы, есть на ладожскомъ берегу такое превосходное мѣсто, какъ Корела, гдѣ любое вольномысліе и свободомысліе не могутъ устоять передъ апатіею населенія и ужасною скукою гнетущей, скупой природы.

— Я увѣренъ, сказалъ этотъ путникъ: — что въ настоящемъ случаѣ непремѣнно виновата рутина, или въ крайнемъ случаѣ, можетъ быть, недостатокъ подлежащихъ свѣдѣній.

Кто-то часто здѣсь путешествующiй отвѣтилъ на это, что будто и здѣсь разновременно живали какіе-то изгнанники, но только всѣ они недолго будто выдерживали.

— Одинъ молодецъ изъ семинаристовъ сюда за грубость въ дьячки былъ присланъ (этого рода ссылки я уже и понять не могъ). Такъ пріѣхавши сюда, онъ долго храбрился и все надѣялся какое-то судбище поднять; а потомъ, какъ запилъ, такъ дотого пилъ, что совсѣмъ съ ума сошелъ и послалъ такую просьбу, чтобы его лучше какъ можно скорѣе велѣли «разстрѣлять, или въ солдаты отдать, а за неспособностью повѣсить».

— Какая же на это послѣдовала резолюція?

— М... н... не знаю право; только онъ все равно этой резолюціи не дождался: самовольно повѣсился.

— И прекрасно сдѣлалъ, откликнулся философъ.

— Прекрасно? переспросилъ разсказчикъ, очевидно купецъ и притомъ человѣкъ солидный и религіозный.

— А что же? по крайней мѣрѣ умеръ и концы въ воду.

— Какъ же концы въ воду-съ? А на томъ свѣтѣ чтò ему будетъ? Самоубійцы, вѣдь они цѣлый вѣкъ будутъ мучиться. За нихъ даже и молиться никто не можетъ.

Философъ ядовито улыбнулся, но ничего не отвѣтилъ, но зато и противъ него, и противъ купца выступилъ новый оппонентъ, неожиданно вступившійся за дьячка, совершившаго надъ собою смертную казнь безъ разрѣшенія начальства.

Иванъ Северьянычъ. Иллюстрація Ивана Глазунова, 1973 годъ

Это былъ новый пассажиръ, который ни для кого изъ насъ незамѣтно присѣлъ съ Коневца. Онъ до сихъ поръ молчалъ, и на него никто не обращалъ никакого вниманія, но теперь всѣ на него оглянулись и, вѣроятно, всѣ подивились: какъ онъ могъ до сихъ поръ оставаться незамѣченнымъ. Это былъ человѣкъ огромнаго роста, съ смуглымъ, открытымъ лицомъ и густыми, волнистыми волосами свинцоваго цвѣта: такъ странно отливала его просѣдь. Онъ былъ одѣтъ въ послушничьемъ подрясникѣ, съ широкимъ монастырскимъ ременнымъ поясомъ и въ высокомъ, чорномъ суконномъ колпачкѣ. Послушникъ онъ былъ, или постриженый монахъ — этого отгадать было невозможно, потому что монахи Ладожскихъ острововъ не только въ путешествіяхъ, но и на самыхъ островахъ не всегда надѣваютъ камилавки, а въ сельской простотѣ ограничиваются колпачками. Этому новому нашему сопутнику, оказавшемуся впослѣдствіи чрезвычайно интереснымъ человѣкомъ, по виду можно было дать съ небольшимъ лѣтъ за пятьдесятъ; но онъ былъ въ полномъ смыслѣ слова богатырь, и притомъ типическій, простодушный, добрый русскій богатырь, напоминающій дѣдушку Илью Муромца въ прекрасной картинѣ Верещагина и въ поэмѣ графа А. К. Толстаго. Казалось, что ему бы не въ ряскѣ ходить, а сидѣть бы ему на «чубаромъ» да ѣздить въ лаптищахъ по лѣсу и лѣниво нюхать, какъ «смолой и земляникой пахнетъ темный боръ».

Но, при всемъ этомъ добромъ простодушіи, немного надо было наблюдательности, чтобы видѣть въ немъ человѣка много видѣвшаго и, чтò называется, «бывалаго». Онъ держался смѣло, самоувѣренно, хотя и безъ непріятной развязности, и заговорилъ пріятнымъ басомъ съ повадкою:

— Это все ничего не значитъ, началъ онъ лѣниво и мягко выпуская слово за словомъ изъ-подъ густыхъ, вверхъ по-гусарски закрученныхъ сѣдыхъ усовъ. — Я что вы насчетъ того свѣта для самоубійцевъ говорите, что они будто никогда не простятся, непріемлю. И что за нихъ будто некому молиться — это тоже пустяки, потому что есть такой человѣкъ, который все ихъ положеніе самымъ легкимъ манеромъ очень просто можетъ поправить.

Его спросили: кто же это такой человѣкъ, который вѣдаетъ и исправляетъ дѣла самоубійцъ послѣ ихъ смерти?

— А вотъ кто-съ, отвѣчалъ богатырь-черноризецъ: — есть въ московской эпархіи въ одномъ селѣ попикъ, — прегорчайшiй пьяница, котораго чуть-было не разстригли, — такъ онъ ими орудуетъ.

— Какъ же вамъ это извѣстно?

— А помилуйте-съ, это не я одинъ знаю, а всѣ въ московскомъ округѣ про то знаютъ, потому что это дѣло шло черезъ самого высокопреосвященнаго митрополита Филарета.

Вышла маленькая пауза, и кто-то сказалъ, что все это довольно сомнительно.

Черноризецъ нимало не обидѣлся этимъ замѣчаніемъ и отвѣчалъ:

— Да-съ, оно по первому взгляду такъ-съ, сомнительно-съ. И что тутъ удивительнаго, что оно намъ сомнительнымъ кажется, когда даже сами его высокопреосвященство долго этому не вѣрили, а потомъ, получивъ вѣрныя тому доказательства, увидали, что нельзя этому не вѣрить и повѣрили?

Пассажиры пристали къ иноку съ просьбою разсказать эту дивную исторію, и онъ отъ этого не отказался и началъ слѣдующее:

— Повѣствуютъ такъ, что пишетъ будто бы разъ одинъ благочинный высокопреосвященному владыкѣ, что будто бы, говоритъ, такъ и такъ, этотъ попикъ ужасная пьяница, — пьетъ вино и въ приходѣ не годится. И оно, это донесеніе, по одной сущности было справедливо. Владыко и велѣли прислать къ нимъ этого попика въ Москву. Посмотрѣли на него и видятъ, что дѣйствительно этотъ попикъ запивашка, и рѣшили, что быть ему безъ мѣста. Попикъ огорчѝлся и даже пересталъ пить, и все убивается и оплакиваетъ: «до чего, думаетъ, я себя довелъ, и чтò мнѣ теперь больше дѣлать, какъ не руки на себя наложить? Этò одно, говоритъ, мнѣ только и осталося: тогда, по крайней мѣрѣ, владыко сжалятся надъ моею несчастною семьею и дочери жениха дадутъ, чтобы онъ на мое мѣсто заступилъ и семью мою питалъ». Вотъ и хорошо: такъ онъ порѣшилъ настоятельно себя кончить и день къ тому опредѣлилъ, но только какъ былъ онъ человѣкъ доброй души, то подумалъ: «хорошо же; умереть-то я, положимъ, умру, а вѣдь я не скотина: я не безъ души, — куда потомъ моя душа пойдетъ?» И сталь онъ отъ этого часу еще больше скорбѣть. Ну, хорошо: скорбитъ онъ и скорбитъ, а владыко рѣшили, что быть ему за его пьянство безъ мѣста, и легли однажды послѣ трапезы на диванчикъ съ книжечкой отдохнуть и заснули. Ну, хорошо: заснули они, или этакъ только воздремали, какъ вдругъ видятъ, будто къ нимъ въ келію двери отворяются. Они и окликнули: «кто тамъ?» потому что думали, будто служка имъ про кого нибудь доложить пришелъ; анъ, вмѣсто служки, смотрятъ — входитъ старецъ, добрый-предобрый, и владыко его сейчасъ узнали, что это преподобный Сергій.

Владыко и говорятъ:

— Ты ли это, пресвятой отче Сергіе?

А угодникъ отвѣчаетъ:

— Я, рабъ божій Филаретъ.

Владыко спрашиваютъ:

— Чтò же твоей чистотѣ угодно отъ моего недостоинства?

А святой Сергій отвѣчаетъ:

— Милости хощу.

— Кому же повелишь явить ее?

А угодникъ и наименовалъ того попика, что за пьянство мѣста лишенъ, и самъ удалился; а владыко проснулись и думаютъ: «къ чему это причесть: простой это сонъ, или мечтаніе, или духоводительное видѣніе?» И стали они размышлять и, какъ мужъ ума во всемъ свѣтѣ именитаго, находятъ, что это простой сонъ, потому что статочное ли дѣло, чтобы святой Сергій, постникъ и добраго, строгаго житія блюститель, ходатайствовалъ объ іереѣ слабомъ, творящемъ житіе съ небреженіемъ. Ну-съ, хорошо: разсудили такъ его высокопреосвященство и оставили все это дѣло естественному онаго теченію, какъ было начато, а сами провели время, какъ имъ надлежало, и отошли опять въ должный часъ ко сну. Но только-что они снова опочили, какъ снова видѣніе, и такое, что великiй духъ владыки еще въ бòльшее смятеніе повергло. Можете вообразить: грохотъ... такой страшный грохотъ, что ничѣмъ его невозможно выразить... Скачутъ... числа имъ нѣтъ сколько рыцарей... несутся, всѣ въ зеленомъ убранствѣ, латы и перья, и кони, чтò львы вороные, а впереди ихъ горделивый стратопедархъ въ такомъ же уборѣ, и куда помахнетъ темнымъ знаменемъ, туда всѣ и скачутъ, а на знамени змѣй. Владыко не знаютъ, къ чему этотъ поѣздъ, а оный горделивецъ командуетъ: «терзайте, говоритъ ихъ: — теперь нѣтъ ихъ молитвенника», и проскакалъ мимо; а за симъ стратопедархомъ — его воины, а за ними, какъ стая весеннихъ гусей тощихъ, потянулись скучныя тѣни и все киваютъ владыкѣ грустно и жалостно, и все сквозь плачъ тихо стонутъ: «отпусти его! — онъ одинъ за насъ молится.» Владыко, какъ изволили встать, сейчасъ посылаютъ за пьянымъ попикомъ и разспрашиваютъ: какъ и за кого онъ молится? А попъ по бѣдности духовной весь передъ святителемъ растерялся и говоритъ: «я, владыко, какъ положено, совершаю» И насилу его высокопреосвященство добились, что онъ повинился: «виноватъ, говоритъ, въ одномъ, что самъ слабость душевную имѣя и отъ отчаянія думая, что лучше жизни себя лишить, я всегда на святой проскомидіи за безъ покаянія скончавшихся и руки на ся наложившихъ молюсь...» Ну, тутъ владыко и поняли, чтò то за тѣни предъ нимъ въ видѣніи какъ тощіе гуси плыли и не восхотѣли радовать тѣхъ демоновъ, чтò впереди ихъ спѣшили съ губительствомъ, и благословили попика: «ступай, изволили сказать, и къ тому не согрѣшай, а за кого молился — молись», и опять его на мѣсто отправили. Такъ вотъ онъ, этакій человѣкъ, всегда таковымъ людямъ, чтò жизни боренія не переносятъ, можетъ быть полезенъ, ибо онъ уже отъ дерзости своего призванія не отступитъ и все будетъ за нихъ Создателю докучать, и Тотъ долженъ будетъ ихъ простить.

— Почему же «долженъ»?

— А потому, что «толцытеся»; вѣдь это отъ Него же самого повелѣно, такъ вѣдь уже это не перемѣнится же-съ.

— А скажите пожалуйста, кромѣ этого московскаго священника, за самоубійцъ развѣ никто не молится?

— А не знаю, право, какъ вамъ на это чтò доложить? Не слѣдуетъ, говорятъ, будто бы за нихъ Бога просить, потому что они самоуправцы, а впрочемъ, можетъ быть, иные, сего не понимая, и о нихъ молятся. На Троицу, не то на Духовъ день, однако, кажется, даже всѣмъ позволено за нихъ молиться. Тогда и молитвы такія особенныя читаются. Чудесныя молитвы, чувствительныя; кажется, всегда бы ихъ слушалъ.

— А ихъ нельзя развѣ читать въ другіе дни?

— Не знаю-съ. Объ этомъ надо спросить у кого нибудь изъ начитанныхъ: тѣ, думается, должны бы знать; да какъ мнѣ это ни къ чему, такъ и не доводилось объ этомъ говорить.

— А въ служеніи вы не замѣчали, чтобы эти молитвы когда нибудь повторялись?

— Нѣтъ-съ, не замѣчалъ; да вы, впрочемъ, на мои слова въ этомъ не полагайтесь, потому что, вѣдь, я у службы рѣдко бываю.

— Отчего же это?

— Занятія мои мнѣ не позволяютъ.

— Вы іеромонахъ, или іеродіаконъ?

— Нѣтъ, я еще просто въ рясофорѣ.

— Все же, вѣдь, уже это, значитъ, вы инокъ?

— Н... да-съ; вообще это такъ почитаютъ.

— Почитать-то почитаютъ, отозвался на это купецъ, — но только изъ рясофора-то еще можно и въ солдаты лобъ забрить.

Богатырь-черноризецъ ни мало этимъ замѣчаніемъ не обидѣлся, а только пораздумалъ немножко и отвѣчалъ:

— Да, можно, и, говорятъ, бывали такіе случаи; но только я уже старъ: пятьдесятъ третій годъ живу, да и мнѣ военная служба не въ диковину.

— Развѣ вы служили въ военной службѣ?

— Служилъ-съ.

— Что же, ты изъ ундеровъ, что ли? снова спросилъ его купецъ.

— Нѣтъ, не изъ ундеровъ.

— Такъ кто же: солдатъ или вахтеръ, или помазокъ — чей возокъ?

— Нѣтъ, не угадали; но только я настоящій военный, при полковыхъ дѣлахъ былъ почти съ самаго дѣтства.

— Значитъ, кантонистъ? сердясь добивался купецъ.

— Опять же нѣтъ.

— Такъ прахъ же тебя разберетъ, ктò же ты такой?

— Я конэсеръ.

— Чтò-о-о тако-о-е?

— Я конэсеръ-съ, конэсеръ, или, какъ простонароднѣе выразить, я въ лошадяхъ знатокъ и при ремонтерахъ состоялъ для ихъ руководствованія.

— Вотъ какъ!

— Да-съ, не одну тысячу коней отобралъ и отъѣздилъ. Такихъ звѣрей отъучалъ, каковые, напримѣръ, бываютъ, что встаетъ на дыбы да со всего духу навзничь бросается и сейчасъ сѣдоку сѣдельною лукою можетъ грудь проломить, а со мной этого ни одна не могла.

— Какъ же вы такихъ усмиряли?

— Я... я очень просто, потому что я къ этому отъ природы своей особенное дарованіе получилъ. Я, какъ вскочу, сейчасъ, бывало, не дамъ лошади опомниться, лѣвою рукою ее со всей силы за ухо да въ сторону, а правою кулакомъ между ушей по башкѣ, да зубами страшно на нее заскриплю, такъ у нее, у иной, даже инда мозгъ изо-лба въ ноздряхъ вмѣстѣ съ кровью покажется, — она и усмирѣетъ.

— Ну, а потомъ?

— Потомъ сойдешь, огладишь, дашь ей въ глаза себѣ налюбоваться, чтобы въ памяти у нее хорошее воображеніе осталось, да потомъ сядешь опять и поѣдешь.

— И лошадь послѣ этого смирно идетъ?

— Смирно пойдетъ, потому лошадь умна, она чувствуетъ, какой человѣкъ съ ней обращается и какихъ онъ насчетъ ея мыслей. Меня, напримѣръ, лошадь въ этомъ разсужденіи всякая любила и чувствовала. Въ Москвѣ, въ манежѣ, одинъ конь былъ, совсѣмъ у всѣхъ наѣздниковъ отъ рукъ отбился и изучилъ, профанъ, такую манеру, чтобы за колѣни сѣдока ѣсть. Просто, какъ чортъ схватитъ зубищами, такъ всю колѣнную чашку и вышелушитъ. Отъ него много людей погибло. Тогда въ Москву англичанинъ Рарей пріѣзжалъ, — «бѣшеный усмиритель» онъ назывался, — такъ она, эта подлая лошадь, даже и его чуть не съѣла, а въ позоръ она его все-таки привела; но онъ тѣмъ отъ нее только и уцѣлѣлъ, что, говорятъ, стальной наколѣнникъ имѣлъ, такъ что она его хотя и ѣла за ногу, но не могла прокусить и сбросила, а то бы ему смерть; а я ее направилъ какъ должно.

— Разскажите пожалуйста, какъ же вы это сдѣлали?

— Съ Божіею помощію-съ; потому что, повторяю вамъ, я къ этому даръ имѣю. Мистеръ Рарей этотъ, чтò называется «бѣшеный укротитель», и прочіе, которые за этого коня брались, все искусство противу его злобности въ поводахъ держали, чтобы не допустить ему ни на ту, ни на другую сторону башкой мотнуть; а я совсѣмъ противное тому средство изобрѣлъ: я, какъ только англичанинъ Рарей отъ этой лошади отказался, говорю: «ничего, говорю: — это самое пустое, потому что этотъ конь ничего больше какъ бѣсомъ одержимъ». Англичанинъ этого не можетъ постичь, а я постигну и помогу. Начальство согласилось. Тогда я говорю: «выведите его за Дрогомиловскую заставу!» Вывели. Хорошо-съ; свели мы его въ поводьяхъ въ лощину къ Филямъ, гдѣ лѣтомъ господа на дачахъ живутъ. Я вижу: тутъ мѣсто просторное и удобное, и давай дѣйствовать. Сѣлъ на него, на этого людоѣда, безъ рубахи, босой, въ однѣхъ шароварахъ, да въ картузѣ, а по голому тѣлу имѣлъ тесменный поясокъ отъ святаго, храбраго князя Всеволода-Гавріила изъ Новгорода, котораго я за молодечество его сильно уважалъ и въ него вѣрилъ; а на томъ пояскѣ его надпись заткана: «чести моей никому не отдамъ». Въ рукахъ же у меня не было никакого особаго инструмента, какъ опричь въ одной — крѣпкая татарская нагайка съ свинцовымъ головкомъ, въ концѣ такъ не болѣе яко въ два фунта, а въ другой — простой муравный горшокъ съ жидкимъ тѣстомъ. Ну-съ, усѣлся я, а четверо человѣкъ тому коню морду поводьями въ разныя стороны тащутъ, чтобы онъ на котораго нибудь изъ нихъ зубомъ не кинулся. А онъ, бѣсъ, видя, что на него ополчаемся, и ржетъ, и визжитъ, и потѣетъ и весь отъ злости трусится, сожрать меня хочетъ. Я это вижу и велю конюхамъ: «тащите, говорю, скорѣе съ него, мерзавца, узду долой». Тѣ ушамъ не вѣрятъ, что я имъ такое даю приказаніе, и глаза выпучили. Я говорю: «Что же вы стоите! или не слышите? Чтò я вамъ приказываю — вы тò сейчасъ исполнять должны!» А они отвѣчаютъ: «что ты, Иванъ Северьянычъ (меня въ міру Иванъ Северьянычъ, господинъ Флягинъ звали): какъ, говорятъ, это можно, чтò ты велишь узду снять?» Я на нихъ сердиться началъ, потому что наблюдаю и чувствую въ ногахъ, какъ конь отъ ярости бѣсится, и его хорошенько подавилъ въ колѣняхъ, а имъ кричу: «снимай!» Они-было еще слово; но тутъ уже и я совсѣмъ разсвирѣпѣлъ, да какъ заскриплю зубами, — они сейчасъ въ одно мгновеніе узду сдернули, да сами кто куда видитъ бросились бѣжать, а я ему въ ту же минуту сейчасъ первое, чего онъ не ожидалъ, трахъ горшокъ объ лобъ: горшокъ разбилъ, а тѣсто ему и потекло и въ глаза, и въ ноздри. Онъ испужался, думаетъ: «чтò это такое?» А яскорѣе схватилъ съ головы картузъ въ лѣвую руку и прямо имъ коню еще больше на глаза тѣста натираю, а нагайкой его по боку щöлкъ... Онъ ёкъ да впередъ, а я его картузомъ по глазамъ тру, чтобы ему совсѣмъ зрѣніе въ глазахъ замутить, а нагайкой еще по другому боку... Да и пошелъ, да и пошелъ его парить. Не даю ему ни продохнуть, ни проглянуть, все ему своимъ картузомъ по мордѣ тѣсто размазываю, слѣплю; зубнымъ скрежетомъ въ трепетъ привожу, пугаю, а по бокамъ съ обѣихъ сторонъ нагайкой деру, чтобы понималъ, что это не шутка.... Онъ это понялъ и не сталъ на одномъ мѣстѣ упорствовать, а ударился меня носить. Носилъ онъ меня, сердечный, носилъ, а я его поролъ да поролъ, такъ что чѣмъ онъ усерднѣе носится, тѣмъ и я для него еще ревностнѣе плетью стараюсь, и, наконецъ, оба мы отъ этой работы стали уставать: у меня плечо ломитъ и рука не поднимается, да и онъ, смотрю, уже пересталъ коситься и языкъ изо-рта вонъ посунулъ. Ну, тутъ я вижу, что онъ пардону проситъ, поскорѣе съ него сошелъ, протеръ ему глаза, взялъ за вихоръ и говорю: «стой, собачье мясо, песья снѣдь!» да какъ дерну его книзу, — онъ на колѣни передъ мною и палъ, и съ той поры такой скромникъ сдѣлался, что лучше требовать не надо: и садиться давался, и ѣздилъ, но только скоро издохъ.

— Издохъ однако?

— Издохъ-съ; гордая очень тварь былъ, поведеніемъ смирился, но характера своего, видно, не могъ преодолѣть. А господинъ Рарей меня тогда, объ этомъ прослышавъ, къ себѣ въ службу приглашалъ.

— Что же, вы служили у него?

— Нѣтъ-съ.

— Отчего же?

— Да какъ вамъ сказать! Первое дѣло, что я вѣдь былъ конэсеръ и больше къ этой части привыкъ — для выбора, а не для отъѣздки, а ему нужно было только для одного бѣшенаго усмирительства; а второе, что это съ его стороны, какъ я полагаю, была одна коварная хитрость.

— Какая же?

— Хотѣлъ у меня секретъ взять.

— А вы бы ему продали?

— Да, я бы продалъ.

— Такъ за чѣмъ же дѣло стало?

— Такъ... онъ самъ меня, должно быть, испугался.

— Разскажите, сдѣлайте милость, чтò это еще за исторія.

— Никакой-съ особенной исторіи не было, а только онъ говоритъ: «открой мнѣ, братецъ, твой секретъ, — я тебѣ большія деньги дамъ и къ себѣ въ конэсеры возьму». Но какъ я никогда не могъ никого обманывать, то и отвѣчаю: «какой же секретъ? — это глупость». А онъ все съ аглицкой, учоной точки беретъ и не повѣрилъ; говоритъ: «ну, если ты не хочешь тàкъ, въ своемъ видѣ, открыть, то давай съ тобою вмѣстѣ ромъ пить». Послѣ этого мы пили вдвоемъ съ нимъ очень много рому, дотого, что онъ раскраснѣлся и говоритъ, кàкъ умѣлъ: «ну, теперь, молъ, открывай, что ты съ конемъ дѣлалъ?» А я отвѣчаю: «вотъ что»... да глянулъ на него какъ можно пострашнѣе и зубами заскрипѣлъ, а какъ горшка съ тѣстомъ на ту пору при себѣ не имѣлъ, то взялъ да для примѣру стаканомъ на него размахнулъ, а онъ вдругъ, это видя, какъ нырнетъ — и спустился подъ столъ, да потомъ какъ шаркнетъ въ двери, да и былъ таковъ, и негдѣ его стало и искать. Такъ съ тѣхъ поръ мы съ нимъ уже и не видались.

— Поэтому вы къ нему и не поступили?

— Поэтому-съ. Да и какъ же поступить, когда онъ съ тѣхъ поръ даже встрѣтить меня опасался? А я бы очень къ нему тогда хотѣлъ, потому что онъ мнѣ, пока мы съ нимъ на ромѣ на этомъ состязались, очень понравился; но вѣрно своего пути не обѣжишь, и надо было другому призванію послѣдовать.

— А вы чтò же почитаете своимъ призваніемъ?

— А не знаю, право, какъ вамъ сказать... Я вѣдь много чтò происходилъ; мнѣ доводилось быть-съ и на коняхъ, и подъ конями, и въ плѣну былъ, и воевалъ, и самъ людей билъ, и меня увѣчили, такъ что, можетъ быть, не всякій бы вынесъ.

— А когда же вы въ монастырь пошли?

— Это недавно-съ, всего нѣсколько лѣтъ послѣ всей прошедшей моей жизни.

— И тоже призваніе къ этому почувствовали?

— М... н... н... не знаю, какъ это объяснить... впрочемъ, надо полагать, что имѣлъ-съ.

— Почему же вы это такъ... какъ будто не навѣрное говорите?

— Да потому, что какъ же навѣрное сказать, когда я всей моей обширной протекшей жизненности даже обнять не могу?

— Это отчего?

— Оттого-съ, что я многое даже не своею волей дѣлалъ.

— А чьею же?

— По родительскому обѣщанію.

— И чтò же такое съ вами происходило по родительскому обѣщанію?

— Всю жизнь свою я погибалъ и никакъ не могъ погибнуть.

— Будто такъ?

— Именно такъ-съ.

— Разскажите же намъ, пожалуйста, вашу жизнь.

— Отчего же, чтò вспомню, то, извольте, могу разсказать, но только я иначе не могу-съ, какъ съ самаго первоначала.

— Сдѣлайте одолженіе. Это тѣмъ интереснѣе будетъ.

— Ну, ужъ не знаю-съ, будетъ ли это сколько нибудь интересно, а извольте слушать.

_______

 

Полный текстъ произведенія въ форматѣ pdf: Купить за 20 рублей.

Печатную книгу можно пріобрѣсти въ Интернетъ-магазинѣ OZON

Наша книжная полка въ Интернетъ-магазинѣ ОЗОН, 

и въ Яндексъ-Маркетѣ.